Отмена рабства: Анти-Ахматова-2

Когда я вернулся, то тут для меня был большой сюрприз и такая неожиданность, которую я и представить себе не мог. Мама моя, о встрече с которой я мечтал весь срок, изменилась настолько, что я ее с трудом узнал. <…> Она встретила меня очень холодно. Она отправила меня в Ленинград, а сама осталась в Москве, чтобы, очевидно, не прописывать меня. (В. Н. Демин. Лев Гумилев. ЖЗЛ. Стр. 112.) Выражение чтобы, очевидно, не прописывать — это подарок для проахматовских толкователей — такие конструкции слишком легко принять за сарказм или преувеличение. А с другой стороны, освободившемуся зеку что самое главное? Правильно, прописка. К кому в Ленинграде или Москве или хоть где в СССР можно было прописаться? Только к близкому родственнику. У Льва Николаевича кроме матери никого не было. Он говорит очевидно — значит, прямо о нежелании прописывать сказано не было. Очевидно — значит, формально были заявлены какие-то причины, какие-то более важные дела.

* * *

Меня прописала одна сослуживица, после чего мама явилась, сразу устроила скандал — как я смел вообще прописываться?! (А не прописавшись, нельзя было жить в Ленинграде!).

С. Куняев. Наш современник

Одна из первых ее тревог вызвана рассказом о мемуарах Ольги Мочаловой <…>, где приводились, например, слова Гумилева: «Меня почему-то считали ревнивым мужем, а ведь я давал Анечке полную свободу. Когда она опаздывала на свидание, я сам отвозил ее на извозчике» (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 64.) «Гумилев был настоящий мужчина! Никогда в жизни он не стал бы возить жену к любовнику!» <…> «Дайте мне адрес этой О.П., — сказала она, — Лева к ней пойдет объясняться». (Н. Роскина. По: Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 424.) Защищать честь семьи. Она ОЧЕНЬ ХОРОШО знала дуэльные правила и кодекс дворянской чести. Не говоря уже о правилах приличия. Она хотела, чтобы Лев Николаевич, крепкий мужчина 45 лет, отправился на дом к старухе. Что делать? Таскать ее за волосы? Выламывать пальцы, чтобы не писала? Ах, просто поговорить? Могла снять трубку и Анна Андреевна. Взять ручку и написать резкое письмо. Попросить подругу съездить и переговорить… Она хотела, чтобы в дело вмешался Лев, сын Николая Степановича. Логично (предполагая в нем патологическую щепетильность и интерес к делам более чем полувековой давности, о которых он не мог иметь собственного мнения). Истинно по дворянским законам и прочим высоким правилам возможность выполнения долга перед честью покойного отца, не марая рук о старушечьи щеки, была одна — идти объясняться с мужем, отцом или братом этой самой О.П., оскорбить их, и — дуэль. Этим ведь угрожала Анна Андреевна? Или нет, все попроще? Я нашлю на нее Леву, он с ней разберется по-своему. Он сделает из нее свиное отбивное. (Лева ведь из тюрем не вылезает. Правда, в его статусе «освободившегося» любая бытовая ссора могла закончиться более серьезно, чем для вольного хулигана.) Он не был таким — таким мне его сделали — ей же, как видим, на пользу.

* * *