Отмененный проект

Путем изменения контекста, в котором сравниваются две вещи, одни черты вы опускаете, а другие поднимаете на поверхность. «Принято считать, что классификация определяется сходством объектов, – пишет Амос и предлагает противоположной подход: «Сходство предметов изменяется способом, которым они классифицируются. Таким образом, сходство имеет два вида: обычный и производный. Оно служит основой для классификации объектов, но также зависит от принятой классификации».

Банан и яблоко кажутся более похожими, чем могли бы быть, потому что мы договорились называть их фруктами. Вещи группируются по причине сходства; но после того как они сгруппированы, сам факт группирования приводит к тому, что они становятся более похожими друг на друга. То есть акт классификации укрепляет стереотипы. Если вы хотите ослабить какие-то стереотипы, устраните классификацию.

Теория Амоса не только вносила свой вклад в существующий разговор о том, как люди приходят к суждениям о сходстве; она касалась всего разговора. Все, кто присутствовал на этой вечеринке, обступили Амоса и стали слушать. «Подход Амоса к научной работе не был поэтапным, – говорит Гонсалес. – Он буквально ворвался в науку. Он брал существующую там парадигму, находил общие положения этой парадигмы – и уничтожал их. Он часто использовал слово «отрицательно». Между прочим, весьма действенный способ развития общественных наук».

С этого Амос начал – с исправления ошибок. Как выяснилось, разные люди делали разные ошибки.

Глава 4. Ошибки

Амос вернулся в Израиль осенью 1966 года, после пятилетнего отсутствия. Старые друзья, естественно, стали сравнивать вернувшегося Амоса с Амосом из своих воспоминаний. И заметили несколько отличий.

Амос, который приехал из Америки, показался им более серьезным и профессиональным. Теперь он был доцентом Еврейского университета и имел собственный кабинет, который содержал в привычном для себя спартанском духе. На столе ничего не лежало, кроме авторучки и одинокой папки с описанием текущего проекта.

Когда Амос уезжал в США, у него не было костюма. Когда он появился в Еврейском университете в светло-голубом костюме, друзья были в шоке, и не только из-за цвета. «Так не одеваются, – говорит Авишай Маргалит. – Галстук – символ буржуазии. Я помню, как первый раз увидел своего отца в костюме и галстуке, – все равно что встретил его со шлюхой».

В остальном Амос не изменился: последним ложился спать ночью, был в центре каждой вечеринки, светом, к которому слетались все бабочки, и самым свободным, счастливым и интересным человеком. Он по-прежнему делал только то, что хотел. Даже привязанность к костюму происходила скорее из прагматизма, чем из буржуазности. Амос выбрал его, руководствуясь исключительно количеством и размером карманов пиджака. Вместе с интересом к карманам Амосом овладело нездоровое влечение к портфелям, и он покупал их десятками. После пяти лет нахождения в самой меркантильной на земле культуре он вернулся с потребностью только в тех вещах, которые помогали ему упорядочить окружающий мир.

Наряду с новым костюмом Амос обзавелся женой. В Мичиганском университете тремя годами раньше он познакомился со студенткой Барбарой Ганс, будущим психологом. Через год они начали встречаться. «Он сказал мне, что не хочет возвращаться в Израиль один, – рассказывает Барбара. – И мы поженились».

Она выросла на Среднем Западе и никогда не покидала Соединенные Штаты. То, что европейцы обычно говорят об американцах – как о дико неформальных и склонных к импровизации людях, – было для нее еще более верно в отношении израильтян. «Все, что ломалось, они чинили при помощи резинок и изоленты», – вспоминает она. В материально бедном Израиле Барбара чувствовала себя богатой в другой сфере. Израильтяне – по крайней мере, евреи – стремились заработать примерно такую сумму денег, которой хватало бы для удовлетворения основных жизненных потребностей.

Обходились без излишеств. У них с Амосом не было телефона и машины, но их не было и у большинства знакомых. Магазинчики стояли маленькие и конкретные: точильщик ножей, камнерез, продавец фалафеля… Если вам требовался плотник или маляр, звонить было бессмысленно, даже если вы знали их номер телефона, потому что они никогда не брали трубку. Нужно было отправляться в город во второй половине дня в надежде на них наткнуться. «Все отношения носили личностный характер. Стандартная шутка того времени: человек выбегает из горящего дома, чтобы спросить у прохожих, знают ли они кого-нибудь в пожарной части».

Телевидения не было, зато везде стояли радиоприемники, и, когда включали Би-би-си, каждый, чем бы он ни занимался, останавливался, чтобы послушать новости. Потребность в новостях ощущалась как жизненная необходимость. «Все были начеку», – вспоминает Барбара. Напряжения и раздоров, как в Соединенных Штатах во время войны во Вьетнаме, не было вообще. В Израиле опасность чувствовалась постоянно. Было ощущение, что если арабы на всех границах перестанут грызться между собой, то в считаные часы захватят страну и убьют тебя.