Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

То, что я хочу сказать советским писателям, – не личное мнение эмигрантского критика, а выражение чувств и мыслей, волнующих тех, кого в СССР называют «прогрессивной интеллигенцией» Европы и Америки. Московская печать вряд ли сообщает о впечатлении, произведенном «делом Пастернака» на эту интеллигенцию, и я думаю, что советским писателям следовало бы знать об этом неприкрашенную правду. А правда эта очень проста: травля Пастернака – отвратительное зрелище, вызвавшее резко-отрицательную реакцию и глубоко возмутившее даже самых испытанных друзей Советского Союза. Свистопляска, поднятая вокруг автора «Сестра моя жизнь» и переводчика Шекспира и Гете, причинила непоправимый вред культурному сближению России и Запада.

Пастернак написал роман-хронику «Доктор Живаго», советская цензура не допустила его печатания в России, и автор разрешил его перевод на иностранные языки. «Доктор Живаго» вышел по-итальянски больше года тому назад и вызвал оживленный отклик в журналах и газетах всего мира. Но о нем никто ни слова не сказал тогда в советской прессе. Роман был переведен на другие европейские языки и нашел миллионы читателей в десятках стран. Советская печать умолчала и об этом, Пастернак получил Нобелевскую премию – международное признание его выдающихся заслуг перед русской поэзией и прозой. И в ответ на это торжество русской литературы советские организации вылили на лауреата ушат грязи и ругательств, называя его «свиньей» и «предателем», и подвергли его всенародному заушению.

На Пастернака напали со слепой злобой, напоминающей худшие сцены средневековья, ту охоту за человеком во времена инквизиции, которая кончалась сжиганием на костре при вое невежественной толпы. Все эти многолюдные собрания, все эти гневные резолюции, все это массовое планово-организованное «ату его!», вся эта официальная мобилизация поддельного негодования и лживой пропаганды поражают несоответствием средств и цели нападения. С одной стороны – весь могущественный аппарат государства, все молоты и молнии, все запреты и принуждения партии – а с другой, старый одинокий человек, далекий от поднятой вокруг него бури, слушающий в молчании деревенского отшельничества голоса природы и поэзии. Я не сравниваю Пастернака с Толстым, но история повторяется, и нынешняя попытка отлучить автора «Доктора Живаго» от родной земли и литературы невольно вызывает в памяти борьбу царской власти и официальной Церкви против создателя «Воскресения».

Когда роман Пастернака вышел на иностранных языках, коммунистическая печать разных стран спокойно обсуждала его художественные достоинства, спорила об отдельных его местах, но не проявляла никакой страсти и волнения и ни в чем его не обвиняла. Но едва Пастернаку присудили Нобелевскую премию, как, по взмаху дирижерской палочки, в России разразилось громогласие анафемы и взрывы псевдонародного гнева.

Сотни людей – писателей, критиков, драматургов, актеров, артистов, музыкантов принимают, конечно, единогласно, и подписывают, конечно, единоручно, всевозможные резолюции против «изменника». Он не читали романа, они не могли его читать, потому что им это запрещено, и он не был напечатан в России, а это значит, что они осудили Пастернака вслепую, по оговору, на веру, не на основании известных им фактов и проверенного материала, и не по совести, а по «слову и делу» «выше стоящих». Они не спросили себя: а может быть то, что Пастернак написал, выражает страдания и думы целого поколения, тех самых ста пятидесяти миллионов советского народа, которые не принадлежат к правящему классу и его окружению и лишены возможности свободного высказывания даже в литературе?

Нет никакого сомнения, что партийные руководители знали, что делали, когда науськивали на Пастернака своих подчиненных: они видели в нем идейного врага, и кроме того, хотели использовать кампанию против него для лучшей подготовки к предстоящему третьему съезду писателей, на котором предполагается дать окончательный бой всем строптивым, неуживчивым и беспокойным элементам. Но что сказать о тех, кто не принадлежит, как Сурковы и Кочетовы, к партийной администрации? Они оказались жертвой обычной правительственной инсценировки, того представления, в котором актеры изображают негодование и злобу, совершенно не испытывая этих чувств. Я не могу допустить, чтобы писатели, имена которых нам хорошо известны, потому что никто нам здесь не мешает читать их произведения, вдруг разом сошли с ума и действительно поверили в то, что написано в резолюциях, требующих гражданской казни одного из самых глубоких и ярких представителей родной литературы. Неужели они не понимают, какой ложью и кощунством должны были прозвучать для всех честных людей эти слова об исключении Пастернака из Союза писателей и Союза переводчиков. Звание писателя не дается приказом по службе, и никто не может отнять его ни при жизни, ни после смерти, ни пожизненно, ни посмертно, у того, кто приобрел его своим талантом и своими творениями.

Я понимаю, что нельзя требовать от советских писателей подвига деяния, но я ожидал от них, по крайней мере, подвига молчания. Мы прекрасно знаем, в каких условиях им приходится жить и работать, и как страшен нажим того, что смягченно зовется «контролем партии», но я все же надеялся, что краска стыда выступит на щеках у современников Пастернака, и они не присоединят своего голоса к улюлюканью по команде.

Если бы сейчас можно было произвести свободный опрос, например, среди советских поэтов, многие из которых, начиная со Сталинского лауреата Тихонова, ученики Пастернака, они бы, наверное, согласились с оценкой Шведской Академии, присудившей премию, как это ска-430 зано в ее резолюции, «замечательному лирическому поэту и прозаику». На Западе открыто, громко сказали то, что в душе должны признать правильным все советские писатели, сохранившие втайне хотя бы отсвет духовной и художественной независимости. И пусть по наущению тех, кто знает, что говорит, сотни представителей советской интеллигенции обязаны кричать «распни его!» – я уверен, что они в душе страдают и стыдятся своих выступлений. Они знают, что речь идет не о романе Пастернака, которого, повторяю, не читали ни судьи, ни свидетели обвинения, ни коммунистические критики, – и не о его поступках, ибо он не виноват; Пастернака попросту пригвождают к позорному столбу, чтобы другим неповадно было и чтобы у колеблющихся не появились крамольные мысли.

Вот эта ложь, это лицемерие и вызывают чувство брезгливости и отвращение на Западе и в Америке – у людей самых различных убеждений, от прокоммуниста шведа Лундквиста, только что получившего Сталинскую премию, до тех самых французских, итальянских, английских и американских писателей, которых в Советском Союзе хвалят и переводят, как «прогрессивных защитников мира и демократии». И об этом обязаны знать советские писатели, если их интересует правда, а не пропагандные фальшивки и организованная клевета.