Отнять всё

Я взяла стакан, а он поправил подушки и обнял меня. Я медленно выпила молоко, потом легла. Маркус лег рядом под одеяло. И мы лежали и смотрели друг на друга. Он гладил меня по волосам, по лицу, помня, как я люблю эти ласки, которых в детстве тщетно ждала от матери. Мы не разговаривали: говорить было не о чем. Страха я не испытывала, только счастье – оттого, что Маркус здесь, со мной.

На меня стала накатывать тошнота, все сильнее и сильнее. Нельзя чтобы меня вырвало. И я заставила себя сдержаться. Закрыв глаза, дышала медленно и глубоко и представила себе водопад – потоки чистой воды, низвергающиеся в озеро. Дурнота не отступала, но я продолжала бороться. Это была последняя битва с собственным телом. Я победила – и стала засыпать.

– Хейя, любовь моя, – сказал Маркус.

Я открыла глаза. Веки стали такими тяжелыми.

– Маркус, любовь моя… Спасибо тебе.

– Спи спокойно, любимая…

Какое счастье знать, что со мной ничего больше не случится. Какие образы, какие краски – дедушкин сад, солнечные зайчики на ягодах земляники, мои розовые атласные туфельки, удочка отца на мокрой траве, ваза с апельсинами и лимонами, блики на реке…

Кэти

Октябрь

Маркус ушел к ней, а я стояла в прихожей, держа на руках Билли. Моя душа разрывалась на части. Мой бесценный малыш снова со мной, но с Маркусом мы расстались навсегда. Все кончено. Во мне боролись два противоположных чувства, – и я тихо сползла по стене и рыдала, сидя на полу и прижимая к себе сына.

Дженни приехала через несколько часов, а утром прибыли родители. Было так чудесно снова собраться всей семьей; кажется, следующие несколько дней Билли вообще не спускали с рук – всем хотелось тискать его и целовать. Родителям я отдала главную спальню, а себе устроила постель в детской на полу. Первые ночи я не спала, то и дело проверяла – там ли сын, лежит ли спокойно в своей кроватке. Интересно, запомнил ли он события последней недели? Страшная буря, совершенно чужая женщина. Что она с ним делала? Я разглядывала личико спящего Билли – оно совершенно не изменилось, такое же спокойное.

На следующее утро я сказала папе, что Хейя, видимо, выкрала ключи у меня из сумки – так она к нам и проникла. И наверняка побывала здесь не один раз.

– Папа, меня прямо в дрожь бросает, как представлю – она ходит по квартире, роется в моих вещах.

– Поменяю-ка я замки, – решил он.

И поменял. Отправился сразу же в хозяйственный магазин, купил замки. Попросил у меня отвертку и плоскогубцы. Я пошла в кабинет Маркуса, к его ящику с инструментами. У него большой железный ящик, и все инструменты, конечно, аккуратно разложены по ячейкам.

Здесь меня вдруг охватило чувство страшной утраты. Никогда больше Маркус не будет работать в этой комнате, в круге света от чертежной лампы, а я не буду сидеть в кресле, поглядывая на мужа. Он заберет отсюда свои книги, тумбу для чертежей и стол. Комната была безраздельным царством Маркуса, – теперь я не знала, что с ней делать.

Хейя захотела нас разлучить – и разлучила. Я никак не могла удержать слезы, они все катились и катились.

– Все, больше она сюда не войдет, – сказал папа, закончив работу.

Я крепко его обняла.

– Ну что за слезы, милая? Теперь все в порядке.

Все мы, конечно, радовались и одновременно злились, не понимая – как Маркус мог оставить меня и уйти к Хейе после того, что она натворила. Особенно сердилась мама. Папа и Дженни пытались ее успокоить, однако ей требовалось выплеснуть эмоции – она без этого не может.

На второй вечер мама готовила курицу под оливковым соусом. Я тоже была на кухне, гладила маечки Билли. Она стала расспрашивать про Хейю. Мне не хотелось ее обсуждать: я знала, что мама опять выйдет из себя. Но она настаивала, и пришлось рассказать кое-какие подробности последних событий. Мама слушала и гневно срывала кожицу с куриных грудок.

– Нож дать?

– И так нормально.

Она ничего не понимала. Раз Маркус мой муж, то, по ее мнению, должен был остаться со мной и Билли. Он должен был отвергнуть эту опасную женщину.

Шинкуя лук, мама свирепо стучала ножом по доске. Я представила себе их встречу – мамы и Хейи, – вот вышла бы сцена.

Наконец я не выдержала.

– Мама, мы бы все равно не ужились, пойми.

Брак, по мнению мамы, – это на всю жизнь. И в глубине души она всегда желала мне в первую очередь счастливого брака и семьи. Но я-то – не мама; мне от негодования и обиды толку не было. Не оставаться же навечно разочарованной и озлобленной, – а именно такой я себя ощущала с того дня, когда нашла фотографию. Да, боль и горечь еще не ушли, но радость, что Билли со мной, все перевешивала.

Дженни вернулась в Корнуолл. На следующий день, когда пришел Ник, со мной были папа с мамой. Он поинтересовался, как Билли, и я ответила, что отлично. Мама предложила ему кофе, но он поблагодарил и отказался. Ник пришел сообщить нам последние новости и держался довольно официально.

Мы устроились в гостиной, и Ник, подавшись вперед и глядя мне в глаза, сказал, что Хейя умерла.