Отнимать и подглядывать

Похожий момент в пьесе «Иванов». Жена главного героя Сарра Абрамсон отказалась от родителей-иудеев, чтобы выйти замуж за православного, – и погибла, потеряла семью родителей и не нашла жизни в семье мужа. Замечательное место в рецензии Сергея Васильева-Флерова на пьесу: «Трудно понять, зачем автор заставляет первую жену Иванова быть еврейкой; это мотив, остающийся неразъясненным» («Московские ведомости», 1887, № 323, 23 ноября). Мне здесь все ясно. За тем же самым, зачем Чехов заставляет Нину Заречную из «Чайки» покинуть родной помещичий дом и стать актрисой; заставляет Мисаила из «Моей жизни» уйти из обеспеченной семьи в рабочий класс.

Самостоятельность житейского выбора для Чехова жестко ограничена привязанностью к родителям – остается только весьма своеобразная аскеза, упражнения в узком секторе духовной независимости – точнее, духовной крепости, почти монашеской в своей внешней непроявленности. У Чехова эта крепость независимости проявилась в текстах, и в текстах же отразилась драма «разрыва без расставания».

Вернемся к «Соседям».

Ивашин холост, как и множество чеховских героев, к которым он пристально внимателен. О его отце в рассказе ничего не говорится. До происшествия, описанного в рассказе, Ивашин был главой семьи и хозяином двух равно недоступных сексуальных объектов – матери и сестры. Его коробит, что Власич называет Зину «необыкновенной женщиной», именно женщиной, тем самым указывая Ивашину, что спит с его сестрой.

Рассказ Бунина «Муза» в главном сюжетном узле удивительно совпадает с «Соседями» – возможно, это сознательная транскрипция. Любовница героя-рассказчика Муза уходит от него к соседу, помещику Завистовскому, который даже чуть похож на Власича – не столько конкретными чертами внешности, сколько общей жалкостью. «Из соседей чаще всего бывал у нас некто Завистовский, одинокий, бедный помещик, живший от нас верстах в двух, щуплый, рыженький, несмелый, недалекий – и недурной музыкант. Зимой он стал появляться у нас чуть не каждый вечер. Я знал его с детства, теперь же так привык к нему, что вечер без него был мне странен. Мы играли с ним в шашки или же он играл с ней в четыре руки».

Похожи Власич и Завистовский также контрастом своего смущенного облика с обликом главного героя, разгневанного мужчины, у которого отняли женщину (другое дело, что в рассказе Бунина это настоящий мужчина, а в рассказе Чехова это нереализовавшийся гомосексуалист). Герои обоих рассказов, приехавшие объясняться, застают похожую идиллию в старом запущенном доме.

Последнее объяснение из «Музы».

«– Вы с ружьем, – сказала она. – Если хотите стрелять, то стреляйте не в него, а в меня.

И села на другой диван, напротив. <…>

– Дело ясно и кончено, – сказала она. – Сцены бесполезны.

– Вы чудовищно жестоки, – с трудом выговорил я (у Чехова Ивашин думает: “Женский либерализм упрям, неумолим, жесток…” – Д.Д.).

– Дай мне папиросу, – сказала она Завистовскому.

Он трусливо сунулся к ней, протянул портсигар, стал по карманам шарить спичек…

– Вы со мной говорите уже на “вы”, – задыхаясь, сказал я, – вы могли бы хоть при мне не говорить с ним на “ты”.

– Почему? – спросила она, подняв брови, держа на отлете папиросу».

Похожая конструкция – но с иным наполнением. Бунин: моя женщина принадлежит другому. Чехов: мой ангел стал чьей-то любовницей, гражданской женой. Стал чьей-то женщиной. Недоступный объект неосознанных желаний профанируется.

Вопрос, который мучит Ивашина: почему Зина – молодая, сильная, веселая – ушла к этому унылому, пожилому и неумному типу? И самое главное – как изящная Зина (изящный – слово, которое у Чехова имеет почти терминологическое значение, здесь применительно к Зине сказано два раза), – как она может жить и быть счастлива в такой, грубо говоря, грязи, в физическом неуюте дома, принадлежащего старому дураку Власичу?

Можно придраться к одному эпизоду. Зина говорит, что оба они – Власич и Ивашин – вымокли под дождем, и радуется их мимолетному сходству. Отсюда – Зина реализует свои инцестуозные желания, направленные на старшего брата, заменившего отца. Возможно, неосознанные мотивы некоей реальной Зины в данной ситуации отчасти таковы. Но Чехова здесь интересует другое. Поступок Зины – шаг налево. К социальной и сексуальной свободе – шаг в социальную неразрешимость. Разумеется, обе свободы в данном случае следует воспринимать со всеми ограничениями времени и места, но и этого достаточно для гибели. Это именно шаг, а не решение.