Отныне и навсегда

– Она уехала в сорок четвертом. Я плакала, умоляла ее остаться, но она сказала, что не может, потому что ее забирают на военный завод на севере. Конечно, сказать, куда она едет на самом деле, она не могла. Но после войны, когда она написала мне из Франции, что вышла замуж, мне все стало ясно. Через много лет Иви вернулась, а тут я – двадцатилетняя и замужняя! Лен хотел съехать, потому что ему не нравится жить с моей мамой, но я сказала ему: «Если нацисты не сумели меня выселить, то и у тебя это не получится, Лен Уокер». И тогда он умолк.

– Так Иви была шпионкой? – восхищенно спрашиваю я.

– Ну, она никогда не говорила прямо, но я в этом почти уверена, – отвечает Мэрайя. – В конце концов, там ты ее и очаровал. Она об этом не рассказывает – чего суету наводить? Но мы-то знаем, чем вы там занимались. Подрывали нацистов! – она смотрит на меня и хихикает. – Скажи что-нибудь на французском, мне нравится его звучание.

– Могу предложить йоркширский акцент, – говорю я.

– А теперь серьезно, – она наклоняется, просовывает худые руки через перила, разделяющие нас, и кладет ладонь мне на колено. На какое-то мгновение я напрягаюсь: что она собирается сказать дальше? – Береги мою Иви. Она через многое прошла, и это не ее вина, не забывай. Все это – не ее вина.

– Хорошо, – обещаю я.

– И не вздумай умирать, с нее этого достаточно. Своему врачу я уже сказала: «Ни в какой дом престарелых я не поеду и умирать не собираюсь. Я не брошу Виту».

Слова пожилой женщины бьют меня под дых, я резко втягиваю воздух.

Мэрайя, кажется, ненадолго вернулась в настоящее. Бледно-голубые глаза находят мои и удерживают зрительный контакт:

– Ты в порядке, сынок?

– Я просто немного… – не могу объяснить охвативший меня страх. – Вита действительно мне очень дорога.

– Это хорошо, потому что я за тобой слежу, милок, – говорит она. Теперь я вдвойне рад, что решил закурить. – Обидишь Виту – будешь иметь дело со мной. Хоть вид у меня и не особо внушительный, но козыри в рукаве имеются.

– Мэрайя, мне нужно вам кое-что сказать.

Возможно, она этого и не вспомнит или ей будет все равно, но они с Витой очень близки, и поэтому мне важно услышать ее мнение.

– Я смертельно болен и скоро умру, – говорю я. – Я очень люблю Виту, и мы оба знаем, какой будет расплата за наше счастье. Она сказала, что готова к этому, и я ей верю. Но, может, лучше уйти сейчас, чтобы в будущем было меньше боли?

Мэрайя размышляет, посасывая внутреннюю сторону щеки и не сводя с меня глаз.

– Нет, я думаю, не стоит, – наконец произносит она. – Когда она привела тебя сюда, то светилась от счастья. Ей это нужно, пусть даже и ненадолго. Воспоминания о тебе помогут ей двигаться дальше, совсем как мне помогают воспоминания о Лене. Я знаю, что он давно умер, лет двадцать назад, – она хмурится. – Или тридцать? В любом случае неважно, для меня он все равно что в соседней комнате. Его тела не стало, но любовь осталась здесь, – она касается груди и лба. – Ты этого не знаешь, Доминик, но иногда мой мозг вытворяет всякие штуки, и тогда мне даже не нужно представлять, что Лен снова в моих объятиях, потому что он действительно в них оказывается. И это чудесно. Понимаю, что в будущем мне это наверняка аукнется, но пока что пусть все остается как есть. Люди ко мне добры. Вита ко мне добра. Она обо мне заботится, совсем как Иви. Когда я забуду, как дышать или есть, то буду где-то вместе с моим Леном, и остальное перестанет иметь для меня значения. Нам с тобой повезло. Страдают те, кого мы оставляем позади.

Глаза застилают нежданные слезы, я отвожу взгляд и вытираю их рукавом.

– Мэрайя, – из дома выходит женщина. – Хватит флиртовать с парнем, пойдем в дом, твой обед готов.

– Иногда я понимаю, почему Лен не хочет жить с тобой, мама, – бормочет Мэрайя, когда я помогаю ей подняться. – А что касается вас, молодой человек, имейте в виду, я замужняя женщина!

После разговора с Мэрайей возникает искушение заглянуть в выдвижные ящики, забитые бумагами, и порыться в них. В конце концов, чем еще можно занять себя до встречи с Витой, как не изучением истории героини Сопротивления? Но это было бы нарушением неприкосновенности частной жизни как Виты и Эвелин, так и всех бывших обитателей дома. Я просматриваю портреты и снимки на стенах, надеясь найти среди них фото героини Эвелин. Достаю книги одну за другой, затем кладу их обратно и иду в гостиную, где мое внимание привлекают большие, причудливые китайские шкафы.

Если я открою дверцу, это же не считается вторжением в личную жизнь? Может, я просто хочу полюбоваться дизайном.

Внутри шкафа прячется около двух десятков роскошных ящичков. Вся конструкция напоминает сундук с сокровищами. Когда в детстве мама читала нам с Китти «Пеппи Длинныйчулок», я часто мечтал об отце-пирате, который оставил бы мне огромный сундук, полный драгоценностей. И именно так я его себе и представлял.

Отмахнувшись от всяких опасений, я по очереди заглядываю в ящики.