Отныне и навсегда

Лоб прижимается к чему-то холодному и гладкому, я льну к поверхности, благодарный за поддержку. Вспышки света тускнеют, боль отступает. Я открываю глаза. Люди снуют мимо, будто я невидимка.

Что-то привлекает мое внимание. Я отстраняюсь от опоры, и меня встречает печальный взгляд карих глаз. Это плакат с картиной, на которой изображена женщина из далекого прошлого. Ее серьезные темные глаза смотрят уверенно и непреклонно. Я понимаю, что она чувствует, будучи пойманной в ловушку скорби, тяжелым камнем оседающей в груди; это бремя, от которого нельзя избавиться. Я сжимаю голову с обеих сторон, прислоняюсь лбом ко лбу женщины и жду, пока зрение сфокусируется.

Изображение мне знакомо, причем очень хорошо, настолько, что я перестал обращать на него внимание, пока оно внезапно не попалось мне в необычной обстановке, что позволило посмотреть на него с нового ракурса. Это лицо с обложки большой и тяжелой книги, которую мама в молодости купила в Париже еще задолго до того, как встретила моего отца. Если верить ее словам, она называлась «Картины и изобретения Леонардо да Винчи», вот только весь текст был на французском. Меня это не смущало. В детстве я обожал эту книгу, но тогда меня интересовали не сами картины, а наброски, записи и изобретения. Я садился за стол и делал копии чертежей гигантских арбалетов и анатомических рисунков головы, а Китти раскрашивала бесчисленные версии Моны Лизы. Мы втроем подолгу изучали мир через призму маминой любви к искусству.

Я смотрю на ее лицо, на которое до этого никогда не обращал столько внимания, и вспоминаю, как раньше детали картин да Винчи поглощали меня полностью. Теперь, глядя в эти знакомые, печальные глаза, я чувствую покой, как после встречи с давно потерянным другом. Ниточка из прошлого наконец указывает мне путь. Мне нужно найти эту картину.

Глава восьмая

Я открываю мало кому доступную и очень старую дверь, которая ведет на крышу особняка Бьянки. Только у меня есть ключ, и только я знаю об этой двери, спрятанной в темном углу чердака. Реставрация до нее тоже не добралась. За низким узким проходом находится что-то вроде королевства Червонной Королевы из «Алисы в Зазеркалье». Каменные балюстрады вместо шахматных фигур, фронтоны и башенки – эдакие идеально симметричные топиарии: тайное королевство, в котором я правительница. Главное, не светиться на камерах и оставаться в слепой зоне.

– Знаешь, если меня тут поймают, то уволят, – говорю я Джеку, который принес сэндвичи и полбутылки охлажденного розового шампанского для пикника на фоне небоскребов – так он любит называть наши периодические нарушения правил. Мой самый давний друг оказывает на меня дурное влияние – я рискую только ради того, чтобы он улыбнулся. Здесь стоит отметить, что сам Джек очень даже хорошо вписывается в величественный лондонский пейзаж.

– Очень в этом сомневаюсь, – говорит он, засунув руки в карманы и рассматривая улицы. Я наливаю нам вино. – Ты любимица в мире искусств, в мире музеев, не знаю, как вы там это называете. – Он смотрит на меня и поднимает бокал, готовясь произнести тост. – И я очень за тебя рад. Вита, у тебя получилось. Ты наконец принесла ее сюда. Разве ты не рада?

– Я не знаю, что чувствую, – говорю я, вставая рядом. Отсюда Лондон похож на миниатюру, такую иногда можно найти в садике у какого-нибудь эксцентричного человека. Под небом распростерлись сотни тысяч улиц, проспектов, дорог и небоскребов, заполняющих каждый свободный квадратный сантиметр города. Здесь живут миллионы людей, но сейчас они так далеко, что кажутся мне ненастоящими.

– Попробуй описать, – говорит он, поворачиваясь ко мне. Его карие глаза полны света.

– Я напугана, взволнована и подавлена, – отвечаю я. – Я смотрю на Прекрасную Ферроньеру и вижу, какая она молодая. Это разбивает мне сердце. Теперь я подобралась к ней так близко, что могу самостоятельно изучить картину и узнать, что она скрывает, а не читать чужие исследования. Надеюсь, она простит меня и даст ответы, которые я так долго искала.

– Все ответы? – спрашивает Джек, его улыбка гаснет. – Уверена?

– Уверена, что больше так не могу, – говорю я. – Не могу постоянно гадать, не зная наверняка.

– На мой взгляд, знание сильно переоценивают, – говорит Джек. Я замечаю в его голосе грусть и что-то еще, что-то еле уловимое. – Когда никакой загадки нет, становится скучно, уж поверь.

Я наклоняю голову набок и изучаю его чуть внимательнее.

– Так зачем ты на самом деле приходишь и убеждаешь меня нарушить где-то с сотню правил техники безопасности? – спрашиваю я.

Он глубоко вздыхает и опирается на балюстраду. Его бокал, теперь уже пустой, опасно покачивается, грозя выпасть из элегантных пальцев.

– Набираюсь смелости пойти посмотреть твою выставку, – наконец произносит Джек. – Не могу же я пропустить работу всей твоей жизни, верно? Думал, что начну здесь и постепенно спущусь. Наверное, понадобится целая бутылка вина… Или две.