Отпадение Малороссии от Польши. Том 2

«Вы согласились вчера» (говорил панам Богуслав Лещинский, раскрывая перед нами всю несостоятельность панского правительства), — «вы согласились послать подъезд под неприятеля, да беда в том, что денег нет. Пан подскарбий уехал, не оставив никого в Скарбе, а на общественный кредит (ad fidem publicam) никто не дает. Уж не сложиться ли нам хоть по сотне злотых»?..

Это было знаменитое заседание в том отношении, что, не имея ни денег, ни кредита, сеймовые паны пришли к единодушному решению: «отдать булаву над войском князю Вишневецкому». Так записал в своем дневнике литовский канцлер; и в сеймовом дневнике читаем: «Его милость ксендз примас опубликовал Князя Иеремию гетманом».

То был великий момент в жизни шляхетского народа. Князь Вишневецкий, рожденный для диктатуры или для самодержавной власти, создал бы этому несчастному народу и кредит, и войско. Судьба народа казацкого была бы тогда другая, а с нею и судьба европейского севера, — другая в лучшем, или в худшем смысле, но только не было бы такого человекоистребления и такого зверства, с каким оно совершалось этими двумя оригинальными республиками в течение 120 последующих лет.

Спасение польско-русских культурников, каковы б они ни были, представлялось возможным, и многие благородные сердца трепетали радостными надеждами. Но Кисель (пишет литовский канцлер) ненавидел князя Вишневецкого, и хотел разрушить общее согласие, говоря: «Я, как сенатор, по долгу моей, присяги, обязан предостеречь Речь Посполитую, что его избрала гетманом только одна тысяча жолнеров. Если это избрание будет утверждено, то все будут очень обижены, (wielkie wszystkim stanie sie praejudicium). Притом же нам гораздо нужнее избрать короля, нежели гетмана, так как, при недостатке войска»... Но тут поднялся крик и заглушил его речь. Киселя забросали сарказмами (haniebnie szczypiac wojewode braclawskiego), и тем заседание кончилось.

На другой день, в заседании 8 (14 октября), было получено письмо князя Вишневецкого о том, что, не желая быть заткнутым во Львове, он отступил с горстью своего войска к Замостью, и намерен там собирать войско. Это произвело некоторое движение в среде польских законодателей; но, по словам сеймового дневника, время проходило в бесполезных толках, «материю клали на материю», и не приходили ни к какому концу. (В Варшаве не было другой Катерины Слонёвской, а она прославила бы свой пол несравненно больше первой). Наконец остановились на вопросе: которые хоругви преступнее: те ли, которые бежали с поля битвы, или те, которые до сих пор не двигались из своих леж и угнетают местных жителей? Но от этого предмета отвлек их крик, что паны грузят уже возы да шкуны, с тем чтоб уходить из Варшавы, предавши прочих на мясные лавки (na miesne jatki wydawszy). «Клянусь Богом» (кричал один из земских послов), «мы с братьей перебьем их за это»! Со стороны других послов раздались крики против ротмистров, которые, получив от Речи Посполитой деньги, не идут в войско, а люди их тут же, под Варшавой, грабят, дерут, разбойничают. «Не для того ли они стоят здесь» (говорили послы), «чтобы свободную шляхту лишить свободных голосов при избрании короля? Но сперва мы положим кого-нибудь трупом, или ляжем сами, нежели позволим отнять у себя драгоценное право».

Крик этот был прерван известием, что Хмельницкий прислал под Люблин татар, чтоб они, выжегши окрестности, держали город в блокаде, пока сам он придет с войском.

Заговорили о посполитом рушении. Некоторые исключали из него свои провинции, как подверженные великой опасности. Это заставило панов корить своих собратий стариною. «Тогда де было не так: тогда польский шляхтич одной рукой держался за плуг, а другой за саблю. Теперь шляхетское сословие занимается больше браками, нежели походами». Одни настаивали на посполитом рушении; другие предлагали уплатить соответственный налог. Мазуры требовали, чтобы все шли в поход одновременно: «а то вы сперва выгубите нас, людей убогих, да и заслонитесь нами (выставляя нас вперед) от неприятеля. Не позволим! не бывать этому»!

В 9 заседании (15 октября) читали универсал, повелевающий, чтоб и разбежавшиеся и не дошедшие еще до лагеря собрались к Вишневецкому в течение 14 дней, под смертною казнью (sub poena perduellionis et colli). Один из земских послов предложил написать универсал к мужикам, обещающий им безопасность, только бы они не приставали к казакам: ибо некоторые (говорил он) пошли в казаки из-за того, что жолнеры не только грабили их, но и стращали вырубить всех в пень, идучи назад.

Это напоминает нам давнишние стращанья малорусской черни с одной стороны от казаков, с другой — от жолнеров. Польская неурядица сама собой вела посполитый народ к казатчине. Население государства, стоявшего, по польской пословице, bezrzadem [78], само собою раскалывалось на казаков и не-казаков. Со времен великого и несчастного в своей великости Жовковского, не только мужики, угнетаемые жолнерами да казаками, умножали собой казатчину, но и жолнеры, не получив заслуженного жолду, «приставали в казаки».