Отпадение Малороссии от Польши. Том 3

Теперь война за веру сделалась кличем и таких казаков, которые держали татарским обычаем по нескольку жен, и таких, которые продавали их на рынках вместе с прочею животиною, или, как поется в песне, променивали жинку за тютюн та люльку... Смерть недостойного коринфского митрополита под Берестечком сделалась в казако-мужицкой Малороссии печатью веры, и даже татарское людохватство среди казаков истолковывалось «гонением ляхов на благочестие». Между тем азиатские хищники, в руках казацкого батька, были мечом обоюдоострым. Кто бы противился новому походу на пекельников, кто бы захотел вернуться к прежнему порядку вещей, на того были у него палачи, быстрые в своем деле, как налет коршуна. По мановению казацкого батька исчезли бы с лица земли целые села и местечки, подобно Паволочи, а люди, отвергающие казатчину, очутились бы в татарских лыках.

Испытав дважды предательство Ислам-Гирея, Хмельницкий обратился к его казакам, к вольным мурзам, относившимся к ханской власти, как запорожские баниты к королевской. Толпы буджацких и других ордынцев, составлявшие революционный элемент самой татарщины, по соглашению с Хмельницким, прикочевали к Корсуню, и одним своим появлением обеспечивали ему господство над Малороссией. Об этом знали и в Москве, которая не упускала из виду борьбы, долженствовавшей рано или поздно привести польско-русскую землю под высокую царскую руку.

Подъячий Богданов, гостивший у Хмельницкого в Корсуне по 18 июля 1651 года, доносил царю, — что «около Корсуня верст по пяти и по шти и по десяти и больши в полях кочуют татаровя; а начальные люди у них Камамет-мурза, воевода перекопский, Ширин-мурза, Котлуша-мурза, а всех двадцать четыре человека; а татар с ними, сказывают, тысяч с тридцать» (число, преувеличенное беглым гетманом) «и больши; а остались от крымского царя и к гетману пришли на помочь, и кочуют под Корсунем без повеленья крымского царя, своею охотою».

Тот же царский подъячий доносил, что посыланных Хмельницким в Москву назаретский митрополит Гавриил, в его присутствии, дал Хмельницкому такой ответ: «Великий государь, его царское величество, гетмана за то, что он его государские милости и жалованья к себе ищет, милостиво похваляет, и впредь он, великий государь, его царское величество, его, гетмана, за его службу, в своей государевой милости и в жалованье держати будет».

Проговоря эти слова, Гавриил вручил Хмельницкому свою речь на бумаге. Она была написана «белорусским письмом» в Москве, «для того» (как объясняет Богданов), «чтобы ему, гетману, великого государя, его царского величества, милостивое заступленья вразуметь досконало». Отнестись к Хмельницкому прямой грамотой Москва не желала, очевидно, из опасения, чтобы казаки не пустили снова в ход царского имени, для большего успеха в своих варварских делах.

Прочитав написанное, Хмельницкий, по словам Богданова, «учал плакать», понимая, конечно, в досаде, что на него в Москве смотрят, как на опасного злодея, но, плача, выражал готовность (писал Богданов) «быть под государевою высокою рукою, так же, как у него, великого государя, всяких чинов люди в подданстве и во всей государской воле пребывают, и в том всею Малою Русью духовного чину и свецкого дать на себя договорное письмо за руками, и в том учинить присягу от велика и до мала».

Гавриил одобрил его намерение, и что он, гетман, великому государю служит и его государской милости ищет (говорил митрополит, разумеется, по московской инструкции) это его царскому величеству «добре угодно». Только он, митрополит, тому дивится, что он, гетман, православный христианин, а держит братство и соединенье с бусурманом и с Крымским царем и с татары, будучи с ним, гетманом, и с войском Запорожским в братстве, православных христиан побивают и в полон берут, и домы их разоряют; а ныне он же, Крымской царь, пришод к нему, гетману, и войску Запорожскому на помочь против поляков, во всем против присяги своей ему, гетману, зрадил и самого было его, гетмана, поневолил, и знатное дело, что хотел ево польскому королю отдать для бездельные своей корысти, чтоб ему, бусурману, чем себе большую корысть получить. А о том бы он, гетман, ведал подлинно: он, митрополит, в их бусурманских краях живет и их бусурманские все звычаи знает, что они, бусурманы, людем православные христианские веры много присягают, и во всем, присягнув, лгут; да они того себе и в грех не ставят, потому что в законе их написано так: будет который бусурман, с гауром жив в братстве, умрет, не учиня ему некоторого зла, за то он, бусурман, будет у Махменя в вечной муке».