Отпетые мошенники Галактики

— Тем не менее, в любом случае, наш объект, благодаря особенностям присущего ему хромосомного набора, генотипа начавшего формироваться миллиарды лет назад, идеально приспособлен для функционирования в экстремальной, агрессивной среде. Ты утверждаешь, что он невероятно живуч и в то же время даешь ему такую мощную машину как трансмутационный генератор. Твоё поведение парадоксально, Вирдж.

— Я лишь стремлюсь укрепить его позиции. Я сторонник естественного хода эволюции, Гелд. Но те придурки из Совета, они постоянно вмешиваются в ход развития материи планет. До всего хотят дотянуться грязными, загребущими лапами. И своим неуклюжим вмешательством они так затормозили развитие нашей галактики, что стала инволюционировать вся вселенная… Отметь, вся!

Так они болтали. И постепенно светящиеся разумные световые образования начали всё более успокаиваться, постепенно отклоняя наполняющие их цвета спектра в холодную сторону. Что мне не очень нравилось.

Я больше люблю зелёновато-желтые оттенки!

Вокруг пятен появились небольшие розовые облачка. Эти облачка беззаботно плавали в сером поблескивающем пространстве. Я шевельнул пальцами правой руки, с удовлетворением констатируя, что тело вновь слушается. И когда, сей нехитрый факт дошёл до моего сознания, моя правая рука незаметно, с черепашьей скоростью поползла к карману брюк. Внутренне я ликовал в предощущении реванша.

Когда оружие оказалось у меня в правой руке, я направил его ствол на одно из пятен. Дважды нажал на спуск.

Захлопали выстрелы.

— О, боги! У него оружие! — пропищало существо прежде, чем издохнуть. — Он ранил меня.

— Быстрее опускай его по глиссионному колодцу, — воскликнул другой.

— Не могу. Мой координационный спектроглаз вышел из строя. Биообъект повредил его.

— Растяпа… Сколько раз говорил, смени защиту. Твоя устарела… Ну, ладно… Я сам всё устрою…

Я не знал, что собирается проделать этот абстрактно-цветистый тип при помощи глиссионного, или как его там, колодца, но предпринял всё возможное, чтобы он своим колодцем ненароком не прикончил меня.

Другими словами, я перевел дуло револьвера на второе цветастое существо и всадил в него без колебаний всё, что оставалось в барабане.

И тут меня плотной стеной окутал непроницаемый мрак. Наверное, то и был тот долбанный глиссионный колодец.

Я больше не видел ни серой, нудной беспредельности, стоящей плотной стеной за говорящими цветовыми пятнами, ни легких облачков похожих на розовых беззаботных барашков из мультика.

Вокруг простирался один только мрак. Всего лишь мрак. Я снова попробовал пошевелиться. И снова мне удалось это. Жизнь налаживалась.

Но вместе с тем я ощущал, что куда-то скольжу.

Наверное, я падал в их дурацкий колодец. То есть вредный голубовато-чёрт-его-знает-какой тип успел нажать на кнопочку и эвакуировал меня в глиссионный колодец!

Я упал. Я рухнул на камни, оцарапав локоть.

— Извини, — послышался голос ниоткуда. — Но ты сам во всём виноват. Нам пришлось избавиться от тебя, пока ты нас не прикончил.

— Сволочи, — буркнул я. Впрочем, беззлобно. И, потёр ушибленное место. — Сперва тебя поднимают наверх. Потом швыряют обратно. Полный бардак. И парадокс!.. Не нравится мне всё это.

Мне никто не ответил. Все мои протесты просто игнорировали. Потом моё внимание привлёк улепётывающий со всех ног по бережку динозаврик-рыболов и, по совместительству он же — мой несостоявшийся бифштекс.

Глава L

— Прикидываетесь космической интеллигенцией, умники, — гремел я. — А сами отбираете обед у честного и, главное, добропорядочного по всем меркам человека. Сукины дети! Супостаты недорезанные космические. Эх, не хотел бы я на вашем месте, ребята, оказаться на моём! Ну, погодите, мы еще встретимся в тёмном переулке. Кстати, где вы живёте?…

Видимо, мои угрозы возымели действие. Потому что больше тех типов я не видел в своей жизни. Ни в прошлой, ни в будущей.

Говорят, в одиночестве люди приучаются разговаривать с самими собой. Вашего покорного слугу не минула чаша сия. И я-то уж довольно быстро освоил эту нехитрую науку. Искусство, так сказать, монологов.

С той лишь разницей, что придумал собственный язык. Ведь обычный лингвогалакт утомительно сложен для той системы мер и вещей, которая господствовала в этом примитивном мире.

Мой новый сленг включил в себя не более 30-ти слов. Но вместе с тем, был прост, изящен и не требовал больших энергетических затрат.

Очень скоро я даже научился петь песни на своем умопомрачительном арго. И частенько разговаривал на нём со всеми, кто ни попадался мне на дороге.

Например, если небо покрывали слишком плотные тёмные тучи, я спрашивал у него:

— Гигиауначака?

Что означало: эй, там, наверху! Будет ли сегодня дождь? Отвечайте немедленно, подлецы, или я за себя не ручаюсь!

На что небо, как правило, отвечало ядрёным раскатистым громом и иезуитски изощрённым сверканием молний. Что значило на языке тех, кто был наверху, всех этих языческих божков: может будет, а может и нет. Нам-то откуда знать?

Но, как бы там ни было, отвечая так, небо ни разу не ошиблось. Дождь, действительно или шёл или его не было.