Отпущение грехов

Он смотрит на меня сверху вниз, его огромная фигура нависает надо мной, и в голову ничего не приходит, кроме сравнения: он как дьявол возвышается над ангелом, и ангел — это я, а дьявол — он. Напряжение между нами растёт, и я всё отчётливее начинаю ощущать его тело, находящееся всего в нескольких сантиметрах от меня. От него расходятся волны хладнокровия и опасности, и мне следует испугаться, потому что я понимаю, что он хочет причинить мне боль, но мне так нравится, когда он делает это… Его глаза опускаются на мои губы, и я забываю, как дышать. Проходит мгновение, и вдруг он рывком прижимает меня к стене, выбивая воздух из лёгких. Наши рты соединяются в яростном столкновении губ и языков. Мое сердце колотится в бешеном ритме — я чувствую, как оно рвётся наружу из груди, когда отрываюсь от него, чтобы сделать глоток воздуха.

Мне хочется ударить его за то, что он заставляет меня желать эти нечестивые губы. Мои ноздри раздуваются. Я вновь хочу ощутить на себе прикосновение его губ, хотя из-за этого попаду в ад, но мне плевать. И я целую его снова, хватаю его за рубашку и с силой сжимаю ткань в кулаке. Я прижимаюсь к нему своим разгорячённым телом, потому что сейчас мою душу облизывают языки адского пламени. Он — грешник, а я — грех, и всё, что сейчас происходит, — дело рук Сатаны. Губы Эзры двигаются к моей шее, затем вниз по горлу, клеймя мою кожу греховными метками. Я издаю стон — настолько хорошо он ощущается на мне, и это стон мерзкой маленькой шлюшки.

— Дверь, — рычит Эзра.

Я поворачиваюсь и пытаюсь попасть ключом в замочную скважину. Его грудь прижимается к моей спине, его размеренное дыхание щекочет мою шею. Сама же я не могу сделать и единого вздоха. Не могу думать. Но вот замок щёлкает, и я толкаю дверь. Стоит ей лишь приоткрыться, как собака вбегает внутрь и ложится у камина. Я вхожу в квартиру, и Эзра хватает меня за бёдра и прижимает к стене, захлопнув дверь ногой. Какой же он твердый! Я не могу не касаться его, не ощущать под ладонями каждый миллиметр его рельефных мышц. Его руки в моих волосах, тянут за них. Мне не должно быть так хорошо от этого. Я должна чувствовать себя грязной, нечестивой, мерзкой.

Его тёплые губы двигаются по моей шее, а потом сменяются зубами, которые кусают меня, оставляя синяки и причиняя боль, но это правильно — он наказывает меня за то, что я хочу его, когда нельзя. «Останови его, Эвелин». Но я не могу, потому что уже пала, и меня саму остановит лишь удар о самое дно. А я обязательно ударюсь о дно.

Эзра отрывается от меня, тяжело дыша. Его лицо в какой-то паре сантиметрах от моего.

— Я тебе устрою, маленькая убийца, — с рыком говорит он.

Руки, губы, языки. Он сдирает с меня платье через голову, потом поднимает на руки, а затем опускает на пол. Его руки сжимают мои бёдра так сильно, что после останутся синяки, его рот двигается по моему животу. Я издаю стоны, словно какая-то шлюшка, моё тело извивается под ним, хотя я мысленно приказываю себе не делать этого. Но мне это нравится. Я хочу этого. Хотя мне нельзя… но я хочу. Хочу, чёрт побери! Его пальцы вонзаются во внутренние стороны моих бёдер, грубо раздвигают их, и вот он проводит по мне своим мокрым языком, и я всхлипываю.

— Чёрт, на вкус как рай, — рычит он… вернее, шипит. «Эвелин, ты нечестива, ты грязна». Но Эзра говорит, что я как рай. Он сравнивает меня с раем, в его голосе слышен благоговейный трепет.

Глядя мне в глаза, он проталкивает в меня язык. Его взгляд потемнел, в нем есть что-то звериное. Я же схожу с ума. Меня словно охватило пламя, и мне не хочется, чтобы это заканчивалось. Таким и должен быть секс? Словно он хочет боготворить меня, словно я — источник, из которого он готов пить каждый чёртов день? И это считают грехом? Потому что то, что происходит сейчас, — прекрасно, и я согласна гореть в аду за это. Ибо раз это грех, а грехи ведут нас в ад, пусть так и будет — я буду танцевать в этом демоническом пламени. Ради того, чтобы чувствовать себя желанной и обожаемой, я готова вальсировать с самим дьяволом. Я срываю с Эзры рубашку, мой взгляд пробегает по его обнажённому телу, которое словно сошло с полотен в Ватикане — такое же божественно-прекрасное. И как оно может быть греховным, когда выглядит как божья святыня? Я хочу лишь одного — чтобы он был голым. Я хочу быть той рыжей. Хочу быть распутной шлюхой, которой нужно, чтобы нечестивый мужчина оттрахал её так, чтобы она забыла обо всём на свете, и поэтому я стягиваю с него джинсы, затем трусы. Потом я сажусь, укладываю его на пол и глубоко вбираю в рот его член. Я провожу языком по каждой венке, по каждой выпуклости, и его руки снова тянут мои волосы; почему, чёрт возьми, это так приятно?