Отпущение грехов

— А какой в этом смысл? — без затей поинтересовалась Кэролайн.

— Я хочу с тобой повидаться. По телефону никак.

Миссис Коркоран одними губами спросила из соседней комнаты: «Кто это?» Кэролайн слегка качнула головой.

— Я не понимаю, зачем нам видеться, — сказала она. — И вообще, я совсем не хочу тебя видеть.

Дыхание ее участилось — старая рана открылась вновь, вспомнилось оскорбление, превратившее ее из счастливой влюбленной юной девушки в невнятное звенышко в порядке вещей, которым она теперь стала.

— Прошу тебя, не вешай трубку, — сказал Сидни. — Я крепко все обдумал, прежде чем тебе позвонить. Я слышал, дела у тебя не очень.

— Это неправда. — Кэролайн отчетливо осознавала, как миссис Коркоран тянет шею. — Все у меня в порядке. И я не понимаю, кто дал тебе право вмешиваться в мою жизнь.

— Подожди, Кэролайн! Ты ведь не знаешь, что было в Дерби после твоего отъезда. Я в отчаянии…

— Да плевать я хотела! — выкрикнула она. — Оставь меня в покое, ясно?

Она бросила трубку. Ее душила ярость — по какому праву этот человек, которого она помнила только как виновника своего несчастья, снова лез в ее жизнь?

— Кто это? — вопросила миссис Коркоран.

— Один мужчина… которого я презираю.

— Кто именно?

— Так, старый знакомый.

Миссис Коркоран бросила на нее подозрительный взгляд:

— Это ведь не тот мужчина, а?

— Какой мужчина?

— Тот, о котором ты рассказала Джорджи три года назад, когда вы поженились, — он еще очень обиделся. Тот, в которого ты была влюблена, а он тебя бросил.

— Нет-нет, — ответила Кэролайн. — И вообще, это мое дело.

Она ушла в их с Джорджем общую спальню. Если Сидни не уймется и приедет сюда, будет просто ужасно — ведь она живет в такой дыре, на нищей улочке.

Когда Джордж вернулся домой, Кэролайн услышала, как мать что-то ему бормочет за закрытой дверью; она не удивилась, когда за ужином он сказал:

— Я слышал, тебе звонил какой-то старый приятель.

— Звонил. Ты его не знаешь.

— А кто это?

— Знакомый по старым временам; больше он звонить не будет.

— А я уверена, что будет, — встряла миссис Коркоран. — Про что ты ему сказала, что это неправда?

— Это не ваше дело.

Миссис Коркоран многозначительно взглянула на Джорджа, и тот изрек:

— По моим понятиям, если моей жене звонит мужчина и вяжется к ней, я имею право об этом знать.

— Ты ничего не узнаешь, и точка. — Она повернулась к его матери. — И вообще, зачем вы подслушивали?

— Я просто была рядом. И потом, ты жена моего сына.

— Вечно от вас неприятности, — тихо сказала Кэролайн. — Подслушиваете, подглядываете, а потом одни неприятности. А когда Джорджу все время названивает какая-то женщина, вы его покрываете.

— Вранье! — воскликнул Джордж. — И ты не имеешь права так разговаривать с моей матерью! И вообще, мне надоело, что ты вечно устраиваешь свары, — я вкалываю весь день, а потом прихожу домой и…

Он разразился неубедительной гневной тирадой, изливая на жену все накопившееся презрение к самому себе, а мысли Кэролайн обратились тем временем к пятидесятидолларовой банкноте, бабушкиному подарку, которая была припрятана под стопкой бумаги в ящике стола. Жизнь многое у нее отобрала за последние три года; она не знала, хватит ли у нее дерзости на побег, но знать, что деньги лежат там, было приятно.

На следующий день, сиявший весенним солнцем, все как-то наладилось — они с Джорджем помирились. Она была непоправимо терпелива, непоправимо добра и на целый час забыла все свои беды и предалась прежним чувствам — смеси страсти и жалости. Мать его рано или поздно покинет этот мир; сам он рано или поздно изменится к лучшему; а до тех пор у нее есть сын с его неповторимой милой и мудрой улыбкой, вон он переворачивает на солнечном ковре страницы тряпичной книжки. И когда душа ее погрузилась в беспомощную, чисто женскую апатию, состоящую из забот следующего часа, страха перед новой болью или непредсказуемыми переменами, по квартире раскатился звонок телефона.

Он звонил снова и снова, а она стояла, оцепенев от ужаса. Миссис Коркоран ушла на рынок, однако она боялась вовсе не старухи. Она боялась черного раструба, свисавшего с металлической рукояти, вновь и вновь оглашавшего солнечную комнату пронзительным дребезгом. На миг звон оборвался, заместившись буханьем ее сердца, а потом возобновился. Охваченная паникой, она метнулась в свою комнату, побросала парадные вещички маленького Декстера, свое единственное приличное платье и туфли в чемодан и переложила пятидесятидолларовую банкноту в кошелек. А потом, взяв сына за руку, поспешно вышла за дверь — пока она спускалась по лестнице, ее преследовал настойчивый зов телефона. Окна были открыты, и, останавливая такси и давая указания ехать на вокзал, она все еще слышала, как звонок оглашает тишину солнечного утра.

III