Отпущение грехов

Но я был жестоко разочарован. Говорить о делах секты в компании подчиненных Цеховой не стал. Интеллектуальный уровень, что ли, не вдохновлял? Сидел, порол всякую чушь, причем по большей части с набитым ртом. Воспитание – на нуле. А общий смысл беседы сводился к рассказу о том, как кто-то кого-то спросил о чем-то, и в ответ был послан куда подальше. Туда, куда посылать не принято, поскольку туда даже дороги нет. Первый кто-то обиделся, не поленился и сбегал. Только не туда, куда его послали, а домой, за топором. Прибежал обратно и зарубил второго кого-то. Насмерть. Судя по тону, каким все это говорилось, ни первый, ни второй участник драмы в числе родственников или хотя бы близких друзей Цехового не числились. Он довольно похохатывал во время рассказа, и постоянно чавкал, чавкал, роняя изо рта куски еды… Свинья, одним словом. Я наблюдал за ним с брезгливостью ученого, ковыряющегося в дерьме мамонта: приятного мало, но ведь надо узнать, чем эти допотопные слоны гадили.

Однако после того как чай был допит, повода торчать за столиком не осталось. Нужно было расплачиваться и уходить, а я так и не придумал, каким образом смогу стать владельцем такого сокровища, как Леонид Цеховой – который тем временем приложился к офигенных размеров стакану с вином и сделал огромный глоток.

Я усмехнулся. В этом ресторане должен быть туалет? Как и во всех уважающих себя ресторанах. Я подозвал официанта, расплатился по счету и поднялся из-за стола. Местонахождение уборной определю сам. Не в первый раз замужем. В большинстве харчевен отхожие места располагаются недалеко от выхода.

Я не ошибся – в небольшом слепом коридорчике напротив гардероба искомое обнаружилось. Гардеробщик с отсутствующим видом что-то читал – то ли книжку без обложки, то ли сложенную вчетверо газету – и, казалось, пребывал вне нынешнего пространственно-временного континуума, да простится мне такое ругательство. Но я на эту удочку не попался. Как и все, кому время от времени перепадают чаевые, он видел и слышал все и всех, кто заполнял мир вокруг него. Выискивал, кто может дать на чай, вчитываясь в лица. От его взгляда практически невозможно было ускользнуть, но, проходя мимо, я постарался сделать это, сперва уставившись себе под ноги, а затем – на противоположную стену. По крайней мере, не увидит моего лица во всей его красе. Запомнит, как я одет – и ладно, ничего страшного. Одежда имеет свойство меняться. Конечно, глупо думать, что он вот так, сразу, выложит интересующимся, кого видел тут в заданное время, но если поднажмут – расскажет, как миленький. Кабы дело касалось только полиции, я бы не беспокоился: те, хоть и хамы, но через край хватают нечасто. Только ведь, приведись, давить будут не менты, а стервятники Цехового, а этим все равно, что у гардеробщика из ушей полезет – сера, кровь или мозг.

Но я проскользнул, хоть и замеченный, но не рассмотренный, и это оставляло надежду – что бы там из гардеробщика не полезло, мне опасаться нечего.

Шмыгнув в туалет, я осмотрелся. Для ведения крупномасштабных боевых действий, конечно, тесновато, и припрись они сюда вчетвером, придется сделать вид, что я ничего дурного в виду не имел, просто до ветру выскочил, и удалиться, не солоно хлебавши. Но я рассчитывал, что, если Цеховому приспичит, то в сортир он пойдет без сопровождения. В таком случае я сделаю то, что задумал, и никуда он от меня не денется, орденоносец свихнувшийся.

Я зашел в кабинку и уселся на унитаз. Прямо в штанах. Нужду справлять, хе-хе, нужды не было. Мое дело было не большое и не маленькое – оно было несколько другое.

Я ждал. Опять ждал Цехового. И вообще, все больше становился похож на стеснительного влюбленного, который подкарауливает объект своей страсти где только можно, но никак не решится признаться в любви.

Наконец дверь тихо скрипнула. Я припал к дверной щели и мысленно потер руки. Это был Цеховой, и он был один. На его губах играла рассеянная улыбка, уж и не знаю, чем вызванная. Не торопясь подойдя к писсуару, он расстегнул молнию на брюках и стал мочиться, при этом придирчиво разглядывая свое лицо в зеркало.

Я поднялся, вжикнул туда-сюда молнией, создавая впечатление, будто застегиваю штаны, вышел из кабинки и, встав рядом, открыл кран и принялся мыть руки. Цеховой скосил глаз, но ничего примечательного в моей персоне не нашел, а потому продолжал молча делать свое дело, кривляясь в зеркало.

– Где твои шестерки? – вполголоса поинтересовался я, не переставая полоскать ладошки.

Он вздрогнул и уставился на меня. В глазах мелькнула мимолетная тревога. Правая рука быстро бросила член, который безвольно, как шланг, обвис и обмочил Цеховому обе штанины, и метнулась за пазуху, где все типы, вроде него или Ружина, носят пистолеты.

Но прежде, чем он успел сделать это, я коротко сунул ему руку в печень – примерно на три четверти ладони – и Цеховой не стал вынимать ствол. Вместо этого скособочился, схватился руками за края раковины и побелел глазами. Крантик его, от такого грубого обращения с хозяином, закрылся, и теперь болтался вхолостую.