Отпущение грехов

Докукин. Он сидел в самом углу этой просторной, богато отделанной комнаты, вероятно, представлявшей собой предбанник сауны, и вяло, так, как то делала бы беззубая бабка, – словно голыми деснами, – глодал большое яблоко.

– Иди сюда, – проговорил Спиридон и ничтоже сумняшеся приземлил меня на свои колени, после чего одной рукой налил вина, а второй целеустремленно полез в разрез юбки. Остап прихватил с собой Анжелу и удалился в сауну – вероятно, парень не любил терять время даром.

Тем временем между Куриловым и Ольховиком затеялся занимательный разговор.

– Где-то я тебя видел, парень, – проговорил Леонид. – Ну, садись, коли пришел. Ешь, пей, что по душе. Как же это тебя Рябой пустил? Он вашего брата сутенера на дух не переносит.

– А я не дипломированный сутенер, – отозвался Курилов и, взяв со стола огромный апельсин, высоко подкинул его на ладони. Оранжевый шар описал короткую параболу и снова опустился в ладонь, но уже за спиной Константина. – Я только стажируюсь. А вообще я фокусник.

Спиридон хохотнул: диалог показался ему забавным.

– Так ты че… в цирковом училище учился, что ли?

– Можно сказать, что и так, – ответил Костя и вдруг коротким движением, невероятно выгнув кисть, прямо из-за спины запустил апельсином в голову Спиридону, который уже деловито расстегивал мою – то бишь Светину – блузку.

Огромный ярко-оранжевый шар угодил тому в лоб, Спиридон рыкнул короткое ругательство и поднял на Курилова изумленный взгляд свирепых темных глаз – и тотчас же получил от меня прямой удар локтем в под дых.

Сидящий в углу Докукин медленно сполз со стула на пол и прикрыл затылок обеими руками…

– Спокойно, Ольха, – проговорил Курилов, в то время как я встала с извивающегося от боли Спиридона и направила на его шефа извлеченный из висящей на боку маленькой черной сумочки миниатюрный короткоствольный пистолет.

– Ман-густ, – медленно проговорил тот и попятился. Казалось, он вовсе не заметил черного дула моего ствола. Его горящий взгляд был прикован к надменно улыбающемуся тонкому лицу Курилова. И в этом взгляде была такая тяжелая, холодная, истовая ненависть, что мне подумалось… нет, взаимоотношения этих людей не исчерпывались одним ударом в Ольховикову челюсть.

– Так как же я тебя сразу не узнал? – выдавил Ольховик, медленно отступая к стене. – Все комикуешь… фокусник.

– Да паясничаем помаленьку… Леня, – отозвался Константин, медленно приближаясь ко все так же корчащемуся Спиридону. – Да и с чего тебе меня узнавать? Ты меня видел-то всего два раза, да и то искры в глазах мельтешили.

И, взяв со стола массивную хрустальную вазу с фруктами, он меланхолично уронил ее на голову пытающегося было встать Спиридона со словами:

– Пошто боярыню обидел, смер-р-рд?

Это стало последней каплей в данном отрезке личной биографии многострадального господина Спиридонова: он выпучил глаза и глыбообразно рухнул на пол.

– Ты как там, Коля? – спросила я, повернувшись к полезшему под стол Докукину.

– Н-ничего, – пробормотал он и ударился лбом о ножку стула.

– Ничего, Коленька. Сейчас поедем домой баиньки.

– В-в-в… я это…

– А теперь я хотела бы задать несколько вопросов вам, господин Ольховик, – проговорила я. – Не знаю, как вас по имени-отчеству, но это и не суть важно. Будем, как говорится, о главном. Что это вам потребовалось в институтской лаборатории профессора Клинского?

Ольховик криво, по-волчьи оклабился и после длительной паузы произнес:

– Милая моя девушка… я не имею честь знать ни вас, ни вашего основного занятия, но одно то, что вы имеете общие дела с Мангустом, утверждает меня в мысли, что вы отнюдь не проститутка. В отличие от той мымры, которую так оперативно оккупировал Остап. Так вот, милая девушка: могу ответственно заявить, что я не имею ни малейшего представления о том, что вы, по всей видимости, стремитесь из меня выжать. Если вы проворачиваете какие-то махинации с Клинским и этим задротыше… почтенным господином Докукиным, то я, напротив, не имею ни малейшего…

Ольховик говорил бесспорно правильным и грамотным русским языком. Столь правильным, что противопоставить всему этому велеречивому обвалу словесной эквилибристики я могла только стремительное движение, в завершение которого дуло пистолета жестко ткнулось в аккуратно выбритый подбородок Леонида так, что тот попятился к стене и задрал голову столь высоко, будто у него пошла кровь носом.

– Я, быть может, и милая, но только не для вас…

– Че, Женька, может, отломим ему пару пальчиков? – предложил Курилов и взял со стола массивный столовый нож. – Или отрежем левое ухо… нет, лучше правое. А то из левого у него волосы растут.

– В «Джентльмене удачи» вы говорили совершенно иное, – продолжала я, не обращая внимания на реплику Курилова, впрочем, заключавшую в себе вполне рациональное зерно. – Не буду повторять, только скажу, что мне известно каждое слово вашей беседы с Докукиным.