Отпущение грехов

– А ведь ты была права, Женька. Этот препарат действительно нейтрализуется алкоголем. И еще чем, знаешь?

– Догадываюсь, – угрюмо ответила я.

– Вот именно: ультрафиолетом! Под мощным ультрафиолетовым излучением этот самый «шайтан», как они его называют, распадается на куда более безобидные компоненты. Вот почему днем мы могли ходить по кладбищу без всякого вреда для здоровья, зато ночью… – Его буквально передернуло, когда он вспомнил… впрочем, и так понятно, что он мог вспомнить.

– Значит, на кладбище в самом деле посеяли партию этого товара? – спросила я, не глядя на Курилова.

– Вот именно! Ольховик первоначально не выходил на прямой контакт с Арийцем… вероятно, опасался того, что произошло вчера вечером. Поэтому они наладили четкую схему передачи товара. Ольховик называл имя, могилу под которым надо откапывать. В гробу в специальной капсуле лежал «шайтан». Те забирали и оставляли деньги. Никакого кидняка. Так что чуть ли не половина могил на кладбище – фальшивые. Как я узнал, все это производство функционирует около года. С момента первого синтеза препарата…

– Все это сказал тебе Ариец? – с тяжелым презрением произнесла я.

Он холодно взглянул на меня и заговорил, не отвечая на мой вопрос:

– Они не рассчитали одного: весеннего паводка. Он размыл могилы и… и что-то случилось с капсулой. Может быть, она треснула, может, еще что. Но, во всяком случае, препарат начал растворяться в воде, а потом стремительно улетучиваться, все это и привело к известным тебе последствиям. Клинский утверждает, что если бы в воду попало сразу все количество препарата, что там содержалось, а не понемногу в течение трех недель – вероятно, через какую-то щель в капсуле, – то Заречный просто вымер бы. Да и так… Череда самоубийств, галлюцинации… вероятно, той старушке почудилось, что ее руки – это змеи, и она начала рубить их. Так что Ольховику пришлось торопиться, потому что Ариец строго предупредил: еще раз пробьешь заказ, серьезно осложнишь себе жизнь. Если, конечно, вообще сохранишь. – Он некоторое время помолчал, а потом, понизив голос, добавил: – Я заметил, что в большинстве своем реализуются заложенные в подсознании кошмары детства. У меня, например, это собака Баскервилей. Смешно, но я до тринадцати лет не мог смотреть этот в принципе невинный и добрый фильм. И никак не мог дочитать до конца книгу во второй раз – так меня переклинило после первого. Может, в раннем детстве меня действительно напугала какая-нибудь большая черная собака, и потом это реализовалось… ну, вот таким злокачественным образом.

– А у меня в доме в детстве висели на стене большие часы, – сказала я. – Я очень боялась, когда они начинали бить. Все время казалось, что после этого кто-то должен прийти.

– А тот мент… Дима, наверно, любил читать Уэллса, – грустно сказал Курилов. – Даже смешно… как эта отрава вскрывает черепок взрослым и серьезным людям, превращая их в напуганных детей, а то и просто в бессмысленных животных. Я спросил у профессора Клинского: а в чем, собственно, кайф этого «шайтана». А он ответил: в том, что невыносимо хочется жить и работать. Без устали и страха… творить, как бог. И все это на длительное время и от ничтожно малых доз препарата. И вообще: он сказал, что и сам не может разобраться в этой штуке до конца. Кстати, он уезжает с Павлом Николаевичем. Вероятно, для дальнейшего сотрудничества. Уже без посредничества этого идиота Ольховика, который только мешал Чехову.

– Да… а как же Чехов думает заметать следы?

– Ну… он же подробно говорил с тобой по этому поводу. Сказал, что твое молчание явится гарантией твоей… да и моей жизни. И не рекомендовал бы связываться с госструктурой. Это же тебе не бандиты Ольховика. Кстати… об Ольховике. Тебе известно, что через час после нашего отъезда из Заречного котельная взорвалась? Взрыв эквивалентен ста килограммам гексогеново-тринитротолуоловой смеси, как скажут потом компетентные органы. Это к вопросу о том, как Паша заметает следы. – Он вздохнул. – Ну ладно… мне пора. Может, еще увидимся.

– Прощай, – довольно сухо произнесла я и вылезла из его машины. – Счастливо, Курилов.

Он посмотрел на меня сквозь приспущенное боковое стекло и как-то беспомощно, по-детски улыбнулся. Огромный «мерс», сорвавшись с места, буквально в три-четыре секунды преодолел весь наш двор и скрылся за углом…

* * *

А вечером приехал Докукин.

Я молча впустила его в квартиру и, пройдя в комнату, наконец спросила:

– Ну… что скажешь, Коля?

Он вскинул на меня свои водянистые глазенки, в которых тлели горечь и отчаяние, и пробормотал:

– Я не знал, что они используют это так. Я работал над лекарством против СХУ.

– Чего?

– Синдрома хронической усталости. Это еще похлеще СПИДа, если взглянуть попристальней. Мы все им страдаем… люди интеллектуального труда. И я сделал… на основе разновидности метамфетамина… мы храним некоторое его количество в сейфе институтской лаборатории. – И он назвал какой-то головокружительный термин. – Я думал, что он стал безвреден. Но это оказалось справедливо… только для малых доз. Я же не знал, что это вот так.