Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Неожиданно я успокаиваюсь. Мой мозг становится шезлонгом. Там, за сеткой, это чмо натягивает свою гордость, словно гамак, и предаётся блаженству. Он играет на терпении, растягивает выигрыш. Добротная эякуляция должна подготавливаться! Ведь после апофеоза будет пустота. Свой решающий мяч он должен облизать, словно фруктовое мороженое, засунуть во все дырки, любовно вылепить своими руками…

Время как будто остановилось. Такт-пауза. Безмолвное солнце заливает светом площадку. На трибуне застыли зрители в жандармских кепках, свёрнутых из газет.

Малый напротив смотрит на меня, предвкушая удовольствие. Он содомизирует меня глазами.

«Ну что, ты подаёшь или нет, хмырь?» — говорю я ему мысленно.

Он подаёт. Р-р-ран! Летит… Слишком далеко, за линию корта.

— Аут! — роняет судья.

Мой визави на мгновение опешил. Надо сказать, что до сих пор у него были точные подачи. Он трёт правый глаз, как будто хочет показать, что какая-то злосчастная песчинка была причиной этого промаха. Повторяет свой номер на публику со вторым мячом. Пока он мотает катушку, я замечаю какое-то пятнышко света у его ног. Солнечный зайчик, отражённый каким-то гладким предметом. Словно огненный жук, зайчик карабкается по моему сопернику, подползает к его лицу, огибает глаза и замирает, подрагивая, на лбу. Почти-победитель собирается, затем выполняет движение, словно тянет карамель.

Он готов. Мяч поднимается в воздух, ракетка ударяет плавно, как в замедленном кино. Я успеваю заметить, как сверкнуло световое пятно и попало в глаз моему сопернику.

Шум на трибуне. Мяч попал в сетку.

— Ровно! — произносит арбитр бесстрастным голосом.

Улыбка у малого исчезает. До него вдруг доходит, что его техника расстроилась, и он несколько удивлён. Не обеспокоен, нет, ещё нет, просто удивлён. Ибо в самом начале бедствие только удивляет перед тем, как навести ужас. Прикиньте, в сороковом, например, когда треснула линия фронта в Седане… Мы сначала не запаниковали, мы переглянулись и сказали почти с улыбкой то, что мне шепнули многие уважаемые люди впоследствии: «Ну, ничего себе!» Точно так же восьмого мая тысяча девятьсот второго года, когда жители Сен-Пьера на Мартинике увидели, как поползли огненные слюни со склонов Плешивой горы, они воскликнули: «Забавная штучка, и что же с ней делают?» И ещё вот, когда Сен-Карлос-Евангелист припылил с простёртыми руками в позе спасителя, вместо того, чтобы сделать ноги, они сказали «да». А зачем убегать, если уж на то пошло, ведь искупитель с двойной крестовиной пришёл их спасать?

Если что и губит гражданина Франции, это любопытство. Настоящая кривая сорока. Ему обязательно надо потрогать, он сначала проглотит, а потом будет читать описание микстуры «спаси меня ещё разок, посмотрим, что это такое». Самое смешное — это то, что он считает себя левым, тогда как он последний из монархистов Европы. Ибо левый человек ставит справедливость выше порядка, не так ли? А французский гражданин ставит беспорядок выше справедливости.

Я вам об этом говорю так, мимоходом, но подумайте, и вы увидите, что всё не так глупо, как ваше отражение в зеркале!

Итак, мой соперник удивлён. А удивлённый спортсмен — это обвисшая тетива, мои прохвосты. У него слабина в кисти, вялость в плече. Его ракетка перестаёт быть бомбардой и становится веером. К тому же при каждой подаче весёлый зайчик, о котором я вам упомянул выше, регулярно попадает ему в зрачок и снижает точность. Поверьте мне или причешите свои хромосомы, но я выигрываю гейм!

И четыре следующих, мои лапочки! Натурально. Что приносит мне одновременно с победой чудовищную овацию. Обычно теннисная публика сдержанна. Она не ёрничает. Вы никогда не услышите, чтобы вокруг корта скандировали, как на стадионе во время турнира пяти наций. Здесь мы в приличном обществе! Здесь аплодируют кончиками пальцев, а если и издадут возглас, то в сослагательном наклонении, согласовав причастные обороты. Вот только в данном случае воодушевление слишком велико, чтобы выражаться тихим голосом. Невозможно быть в одно и то же время сдержанным и неистовым. Мощный, дикий рёв отдаёт дань моему подвигу. Они благодарят меня за переживание, которое я им дал. Я вошёл в анналы, как некоторые из моих приятелей входят в другие. Мне аплодируют, не жалея ладоней. Мне посылают поцелуи, программки, трусики, фрукты, цветы, ветви. Скандируют моё имя, перемещают его по воздуху всё быстрее и быстрее. Вы меня знаете! Я ликую скромно. Спокойно вытираюсь под опьяненными взглядами девушек, которые выпили бы мой пот победителя вместо эликсира вечной молодости.

Бешенство моего соперника излечило бы от икоты и отбойный молоток. Ставлю висячий замо́к против нормандского за́мка, что он теперь займётся изучением наследия Мао и подхватит желтуху. Он протягивает мне трясущуюся от злобы руку.

— Поздравляю, милейший!

Его милейший не испытывает нежности.

— Вы хорошо играли, — процедил я, отворачиваясь для того, чтобы принять кубок из рук миловидной брюнетки с очень тонкими усиками и очень толстой губной помадой.