Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Старик старается изо всех сил, чтобы заслужить нам реабилитацию. Снимает пиджак, прикрывает им талию своей соседки по столу. Мадам Газон-сюр-Лебид превратилась в шотландца! Не хватает звуков волынки! Она удаляется в сопровождении Биг Босса, тогда как её благоверный скрывается позади меню, чтобы скрыть свой конфуз.

Да, круиз начинается свежо и весело! За столом чета Берю принимается за морепродукты, отправив подальше халдея, который собрался было унести блюдо с непредвиденным гарниром. Маман просит разрешить ей удалиться. Госпожа Пино язвит в сторону обжор, в то время как Старина засасывает флакон «Пуйи» с дымком, чтобы поправить себе настроение.

Атмосфера на борту разогрелась до крайности. Теперь уже все разговорились, перебрасываются репликами от стола к столу. Бомбардируют друг друга хлебными шариками. Угощаются винами. Назревает бунт. Пахнет баррикадами. Революции всегда начинаются с нервного веселья. Вначале все просто отвязываются. Смотрите, как народ Парижа прикалывался, когда шёл к Людовику Шестнадцатому в Версаль! Прямо какая-то национальная оргия! А потом, помните, как всё повернулось? Сколько голов попадало!

В то время, как я собираюсь оставить чету Берюрье вместе с их поревом, ко мне наклоняется гарсон.

— Господин министр желает поговорить с вами! — говорит он мне. — Он вас будет ждать в своей каюте в четырнадцать часов двадцать пять минут.

Я не знаю, стал ли он рогоносцем, во всяком случае, он уже ведёт себя как начальник станции.

Сдаётся мне, братцы, что моя матрикула пойдёт под нож! Те, у кого есть немного веры, пусть помолятся за меня!

В четырнадцать часов, двадцать четыре минуты, сорок пять секунд я стучу в дверь Его Превосходительства.

— Войдите!

Я повинуюсь, предварительно набрав полные легкие кислорода, не пропитавшегося гневом. Нет ничего более угнетающего, чем дышать электричеством того места, где гудит высокое нервное напряжение.

Я был готов к тому, чтобы увидеть разгневанного господина с перекошенным от злобы лицом, который ходит по каюте разъярённым шагом, но передо мной предстает изысканное существо, спокойное, облачённое в китайский халат с драконом, поджигающим техасские нефтяные скважины своим огненным дыханием.

У него откровенно радостный вид. Полностью раскованный.

— Входите, входите, дорогой, — говорит он. — Вас не затруднит закрыть дверь на задвижку? Я терпеть не могу, когда посреди разговора меня беспокоит какой-нибудь усердный слуга.

Я задвигаю задвижку и перемещаюсь к центру каюты, которая своим лаком и хромом напоминает современное агентство «Лионского кредита».

Месье дю Газон-сюр-Лебид развалился в кресле и потягивает анисовку. (После обеда он её принимает в чистом виде.)

— Располагайтесь, дружок!

Сан-А опускает свой бэксайд на край канапе, пытаясь понять, чем вызвана такая перемена в настроении Превосходительства.

Утром в каюте Старика он был резким. Взгляд был жёстким, и голос, как рашпиль. Теперь он напоминает плюшевого мишку, мягкого, ласкового.

— Хотите глоточек, дружок?

Дружок смотрит на флаконы, которые кучкуются в центре низкого столика.

— Этот кальвадос мне по душе, потому что у него мой возраст, судя по тому, что там написано, господин министр!

Мой хозяин хватает бутылку и смотрит на этикетку.

— Вы молоды, — замечает он. — Какая блестящая карьера открывается перед вами, дружок!

Ну и ну, похоже, наш барометр показывает на хорошую погоду после сильного понижения давления утром. Неужели поведение Босса во время обеда произвело свой эффект и успокоило знатного пассажира?

Он осторожно наливает мне полный бокал светлого и ароматного кальвадоса.

— Пом, пом, пом, пом! — бетховенит он, протягивая мне бокал.

— За плоды вашего труда, господин министр! — говорю я, поднимая свой бокал.

Он пожимает плечами.

— Не будем говорить о том, чего нет, дружок. Человек оставляет после себя лишь плоды своего бесплодия. Выпьем лучше за любовь, только она чего-то стоит в этом мире.

Мы отпиваем понемногу. Кальвадос отменный. Добротный, как альпийский дом Бернского Оберланда летом. С таким же запахом старого дерева и яблока.

— Вы хотели о чём-то поговорить со мной, господин министр?

Он делает гримасу.

— О нет, дружок, только без «господина министра», умоляю вас! Позвольте мне забыть о моей должности, о которой никто даже не вспомнит через несколько лет! Какая неблагодарная должность, если бы вы знали! Сначала она вам дает большие почести, а затем — полное забытьё! Но мы не настолько слабые, чтобы довольствоваться первыми, и не настолько сильные, чтобы снести второе. Это худшая слава, самая ядовитая, дружок! Когда мы у руля, целая орда алчных людей рвут на части нашу скудную власть. И когда мы её лишаемся, эти же люди топчут нас с высоты положения, которое мы им дали. Сказать вам правду? Настоящая власть принадлежит нищенствующим богатым. Мы — всего лишь волшебная палочка, которая превращает их тыкву в карету.

— Вы чем-то огорчены, господин министр?

— Просто устал. Огорчение идёт от усталости. Видите ли, милейший, во времена прежних Республик…

— Вы хотите сказать, Республики?