Отпуск Мегрэ

Он достал из кармана часы и взглянул на них. Мегрэ понял, что в это время должно начаться вскрытие.

– Я был очень привязан к свояченице. Относился к ней, как к собственной сестре, с тех пор, как она в тринадцать лет появилась у меня в доме.

Мегрэ вспомнил девчонку, которая попалась им на лестнице, и собеседник, догадавшись о его мыслях, слегка нахмурился, проявляя плохо скрытое нетерпение.

– Извините, что не пью те же напитки, что и вы.

Ваше здоровье! Лили была нервным ребенком, немного нелюдимым и помешанным на музыке. Если вас это интересует, то я сейчас покажу то, что мы, да впрочем и она сама, называем ее убежищем…

Он медленно отхлебнул виски, поставил стакан на стол и подождал, пока Мегрэ покончил со своим.

Беллами оставлял комиссару возможность самому проявить хоть какую-то инициативу, но это не вызывало у Мегрэ ни протеста, ни чувства унижения. Однако будь здесь какой-либо посторонний свидетель, он бы счел комиссара неуклюжим и зависимым. Его взгляд казался отсутствующим, а движения тяжеловесными, но доктор тем не менее вовсе не заблуждался на его счет.

– Вы ведь в отпуске, как мне сказали. Я много раз наблюдал за вами, когда вы присутствовали при наших партиях в бридж. Эти партии стали необходимостью для большинства из нас. Что же касается лично меня, то это единственные свободные часы в течение дня, которые я провожу вне дома, и рассматриваю эту привычку как своего рода умственную гигиену. Кстати, извините, что не спросил вас о здоровье вашей супруги. Ею занимается один из наших лучших хирургов, доктор Бернар, он из моих друзей.

Беллами не солгал, когда заявил, что с самого начала интересовался Мегрэ.

– Вы уже познакомились с атмосферой нашей клиники и нашими добрыми сестрами?

Еле уловимая улыбка. Он отлично понимал, насколько неуклюже выглядит Мегрэ среди этих монашек с бархатными, скользящими шагами.

Теперь ему нужно было перейти к самой трудной теме разговора и объяснить свое внезапное приглашение, свою заботу о том, чтобы рассеять те подозрения, которые мог вынашивать комиссар полиции против него.

Подозревал ли он о записке, которую передала Мегрэ сестра Мари-Анжелика?

– Возможно, вам случалось пожить в маленьком городке вроде нашего. Замечу сразу, что лично я его люблю и вовсе не хочу сказать о нем что-либо дурное. Если я здесь, то именно потому, что сам так захотел…

Он говорил об этом с какой-то страстной нежностью.

А когда его взгляд задержался на жалюзи, можно было догадаться, как по утрам он любуется из окон своего кабинета парусниками и чайками, а проснувшись, с Удовольствием вдыхает свежий, напоенный ароматами воздух.

– Я люблю спокойствие. Я люблю свой дом…

Наверное, так же он любил свои книги в переплетах с золотом, безделушки, ждущие ласки его пальцев, и все остальное.

– Я бы очень легко мог стать дикарем, и, может быть, именно поэтому мне нужна ежедневная партия в бридж.

Это ведь просто и естественно, не так ли? Жизнь выглядит для каждого совершенно простой, пока не случится нечто неожиданное и люди не станут считать нас не такими, какие мы есть на самом деле, а будут рассматривать уже со своим отношением к случившемуся. Полагаю, именно поэтому я и пригласил вас прийти сюда.

В тот момент я не раздумывал, просто попросил вас посетить меня. Я неоднократно натыкался на ваш взгляд.

Позвольте мне задать вам нескромный вопрос. Где вы учились?

Наступила пора Мегрэ изобразить послушание, которое демонстрировали некоторые из его «клиентов» при допросе.

– Когда-то я мечтал стать врачом и три года изучал медицину. Смерть отца прервала мои занятия, и случай привел в полицию.

Он не боялся услышать что-либо шокирующее или обидное в этой рафинированной буржуазной атмосфере.

– Должен вам сказать, – сразу откликнулся Беллами, – что ваш взгляд всегда кажется взглядом человека, пытающегося поставить диагноз. За эти два дня многие смотрели на меня с любопытством, а некоторые даже как-то боязливо. Ну конечно! Я же это чувствую. И не верю, что меня любят. Наверное, вам известно, что люди менее всего прощают подобную манеру поведения себе подобным. Именно потому мало кто может позволить себе жить собственной жизнью, не заботясь о том, что о них думают другие. Я тоже не заботился два дня тому назад. Не забочусь и сегодня. Однако испытываю необходимость объясниться с вами.

Говорил он все это так, будто боялся выразить этими словами какую-то симпатию или слабость. Поэтому и добавил с едва заметной улыбкой, которую Мегрэ уже научился различать:

– Может быть, я просто старался избежать осложнений? Я ведь понял, что вы заинтригованы, хотите все узнать и попытаетесь это сделать во что бы то ни стало. Некоторые откладывают неприятные вещи на потом, другие же стараются покончить с ними сразу. Я из последних.

– А я, выходит, знаю какую-то ужасно неприятную «вещь»?

– Ну, вовсе не ужасную. Вы просто совсем меня не знаете. Не знаете и нашего городка. Все, что вам скажут, рискует деформироваться в вашем мозгу, а вы этого не любите и, как я понимаю, не успокоитесь, пока не почувствуете правду.

Он схватил портрет свояченицы и всмотрелся в него.