Отпуск на всю жизнь

Мужчина сух и строг, Эльвира напряжена, я в предвкушении очередного веселья. Повестку мы получили позавчера. Папахен тут же принялся названивать кому-то из юрслужбы корпорации, долго совещался. Мы могли для начала опротестовать время, как так, в учебное время школьницу выдёргивать? Но решили не шуметь, у меня освобождение от почти всех занятий. Эльвира пошла со мной, как официальный ответственный за меня, несовершеннолетнюю.

От методичных безэмоциональных анкетных вопросов я сначала чуть зевать не начала. Потом нахожу выход, напряглась и начала отвечать таким же сухим лишённым всякого выражения голосом. Эльвира покосилась на меня, но придраться было не к чему. Через три минуты ловлю следователя на том, что он придержал зевок. Ага! Бессилен против собственных методов.

— Вы попали в очень неприятную ситуацию, Молчанова Дана, — сухо извещает меня следователь.

— Что случилось? — мой голос ещё более сух и монотонен. Следователь морщится.

— А вы не догадываетесь? — какие-то чувства начинают пробиваться. Рада за него, не такой уж он и сухарь. Но раз пошла такая игра, зачем мне отказываться от неё?

— Вас интересуют мои догадки… — Семёнов заметно напрягается, пытаясь уловить смысл ответа. Он что, не знал, что слова, лишённые эмоций воспринимаются, как посторонний монотонный шум?

— Меня интересует одна ваша догадка. Как вы думаете, что вам грозит? — вот, заговорил почти как нормальный человек. Действует, так что я продолжу.

— Я думаю, что ничего — за исключением непредвиденных обстоятельств — типа упавшего на голову кирпича…

Эльвира как-то обречённо вздыхает. Семёнов смотрит на меня так долго, будто задался целью высверлить отверстие на моём непроницаемом лице.

— Вы сильно заблуждаетесь, Молчанова. Вам грозит следствие, суд и, соответственно, приговор суда. Как вы думаете, за что?

— Вот видите, вы сами всё знаете — зачем тогда спрашиваете — не понимаю я вас, господин следователь…

Знаков препинания, вопросительных и других интонаций в моём голосе нет. Семёнов морщится, я внутренне хихикаю.

— Что с вашей рукой, Молчанова? — а монотонность-то исчезла совсем.

— Компрессионный перелом — забыла название кости — выбитый сустав — растяжение связок…

Ему требуется пауза, чтобы уложить в голове мой ответ. А мне нравится этот стиль.

— Как сломали руку?

— Подралась.

— С кем?

— …с несовершеннолетней гражданкой Грибачёвой Марией…

— Вот! — поднимает палец вверх следователь и просит нас подождать, пока он запишет наши показания. Ждём.

— Итак. Поясните подробнее, как вы сломали себе руку?

— Вы ничего не забыли, господин Семёнов? — я вспоминаю кое-какие инструкции от папиного юриста, лучше поздно, чем никогда, — …по какой причине вы меня вызвали — в качестве кого, свидетеля, потерпевшего, обвиняемого — каков мой статус — почему начали допрос, не ознакомив меня с обстоятельствами дела — есть ли вообще какое-то дело…

Это не так просто, изгонять из голоса малейшие интонации и эмоции. Но я стараюсь и результат есть! Семёнов делает движение, будто хочет схватиться руками за голову, вовремя спохватывается.

— Вы свидетель по делу о нанесении тяжких телесных повреждений гражданке Грибачёвой Марии, как вы правильно указали, несовершеннолетней. Вот её заявление, — Семёнов трясёт бумажкой, — Вот справка из больницы.

— И что с ней? — с трудом подавляю жгучий интерес в голосе.

— Компрессионный перелом верхней челюсти, перелом восьмого левого ребра, сложный перелом лучезапястного сустава, — следователь смотрит так торжествующе, как будто зачитал мне самый жестокий приговор из всех возможных.

— Ого! — это в первый и, надеюсь, в последний раз мои эмоции вырвались наружу. Но я запомнила сразу, это перечисление повреждений звучит для моего уха лучше любой песни. Перелом того, перелом другого, о, музыка богов войны и победы!

— Но до чего же крепкая девица! — сейчас монотонности в моём голосе нет, я обращаюсь к Эльвире, — Мама, если бы меня так ударили, точно ребра три сломали бы. А у неё только одно. Кувалдами надо таких бить.

На моё «мама» Эльвира косится с подозрением, но в присутствии чужих не одёргивает.

— Как вы говорите? Хотите напасть на Грибачёву с кувалдой? — мгновенно цепляется Семёнов.

— …не выдумывайте — и не вмешивайтесь в мои разговоры с мамой, это личное…

— Почему вы позволяете себе такой тон? — о, заговорила рыбка человеческим голосом. Да и мне надоело.

— Что вы имеете в виду? — включаю интонации, но слабенько. Нефиг его баловать.

— Ладно, — устало отмахивается следователь, — Ответьте, за что вы избили Грибачёву?

— Ни за что. Она напала на меня, я защищалась.

— Так защищались, что сломали руку о её лицо, — ой, даже сарказм появился. Я оживила эту мумию!

— Это было ответным действием. Она напала на меня, я в ответ ударила. Результат удара показывает, насколько она крепче меня. Она получила всего лишь синяк и трещину, а моя рука надолго вышла из строя. Моя боеспособность резко снизилась, правой рукой я больше ничего не могла сделать.

— Как она на вас напала? — следователь принимается записывать свои вопросы и мои ответы.

— Кинулась на меня и схватила руками за куртку.