Отпусти - это всего лишь слово

То мы закроем глаза, и никому об этом не скажем, мы не скажем ей ничего, стиснем зубы, даже если будет выламывать челюсть, сотрём в порошок. И наступит слепое пятно. Отрицание. Любое отрицание наполняет человека белыми слепыми пятнами. Когда пятен становиться слишком много, человек сходит с ума, а иногда, он теряет память. Но иногда...Он закрывает себя изнутри, берёт тяжёлую прочную дверь, и ставит её на ту дыру, наполненную чернотой, кладёт сверху, садиться и сидит в позе будды, счастливый и улыбающийся, и ничто на свете не заставит его, открыть эту дверь и выпустить черноту наружу. 

- Мамочка, мамочка. 

Я не помню почему я её звал, не помню, что мне снилось и зачем звал человека который для меня и не существует вовсе, заскорузлая мозоль, грамм который зарос коркой и отболел. Шрам уже знает, что всё будет так, он рационализировал измерил, и пришёл к выводу, что так для него будет лучше. Для него, для неё, для всех и всего этого грёбанного мира. 

Просыпаюсь вижу Сашкино лицо. 

- Мама? - спрашиваю я сипло. 

- Ники....

Не мама - констатирую этот факт безразлично. Мама мне не нужна абсолютно точно. Сашкино лицо. Встревоженное, озабоченное, с огромными бездонными глазами. 

- Ники. - Он сидит на кровати и смотрит на меня, гладит. 

Морщусь, хочу сказать, ему что бы перестал. Меня стошнить может. Правда может стошнить, от того что он прикасается. Мне очень противно, но снова засыпаю. 

Голос Сергей Саныча. Как же он меня достал. Они же все здесь спелись. Одна сплошлая банда. Уроды. Я урод, они уроды. И ворон ворону глаз не выклюет, только забъёт нахрен.

От Саныча пахнет кофеем и коньяком. От него всегда чем - то пахнет, таким дорогим что - ли, но тёплым. Бывает что люди мерзкие и холодные, фальшивые насквозь, изнутри, снаружи, и от них веет холодом, неискренностью, а Саныч тёплый, такой же тёплый как Сашка.

И Саныч может напиздеть чего нибудь, как два пальца об асфальт, но при этом он остаётся тёплым. Ложь его не искажает, не уродует как других людей, Саныч горячий и мудрый, прожженный и спокойный. И эта спокойная уверенность имеет цвет табачно - коньячного махрового полотенца. 

- Саня, всё хорошо будет. Ты сходи, душ прими. От тебя же разит как от помойки.

- Вы с ним побудете? Ладно? - бесцветный голос.

- Побуду. Иди давай. 

Проваливаюсь в сон, слыша задумчивый голос Саныча. 

- Да уж Никита. Однако тот ты ещё северный олень.

   Просыпаюсь. 

Я просыпаюсь от того что выспался. Чувствую себя хорошо, почти хорошо, как после болезни. Ты очнулся и понимаешь, ещё вроде бы в тумане, но внутри легче, в предчувствии наступившего выздоровления. 

Пытаюсь подняться и оглядеться. Голова кружиться и меня ведёт. 

Сколько я здесь пробыл? Ничего не помню. Во рту привкус лекарств и сладкого. Плюнь я в пробирку для проверки слюны на химический анализ, окажется, что никаких иных соков кроме синтетики там не существует, я и сейчас обдолбан по самые уши, вот только в этот раз, понимаю, что обдолбан очевидно глюкозой. 

Очередная незнакомая комната. Большая. Гостиница?

Понимаю, что нет. Не гостиница. Разобранный диван, постельное бельё с вышитыми журавлями, компьютеры, шкафы, полки с дисками, плазма, приставка на полу с джойстиками, натяжные потолки с бабочкой Я помню эту бабочку?и огромные окна, большие панорамные окна, сейчас раскртые и внутрь вливается свежий воздух. Весна. Настоящая весна. 

И за окном поют птицы. И солнце. Меня манит на балкон. Пройти по отливающему янтарём дереву, оказаться на улице, на свободе. Очень хочется на улицу. Невыносимо хочется туда, к солнцу. Дышать.

Я сажусь. Поворачиваюсь и ловлю отражение кровати и комнаты в зеркальном шкафу. Вижу всклокоченное существо одетое, в длинную явно большую футболку и синие пижамные штаны, которые мало того, что велики по длине, спадают с задницы. Это я тоже понимаю, потому что стоит пошевелиться и они уезжают. В зеркале я. А кто ещё? Но я себя не узнаю. Страшный. Жутко страшный, как будто меня вытащили с Освенцена. Худой, белый как полотно, с огромными глазами на пол лица, волосы торчат во все стороны, кажется они отрасли и ещё немного начнут падать на плечи, а так я как оживший Франкенштейн, не хватает только шрамов. Впрочем, у меня теперь много шрамов. Спрятанных глубоко внутри.

Раздвигются двери и входит Сан. Я вижу его как наяву и понимаю, что это уже не сон. Реальность. Тёплая мягкая уютная реальность серых глаз, беспокойства, любви. Он источает любовь. Стоит столбом с желанием рвануться ко мне и боясь подойти. Очень тонкий, хрупкий, ранимый. Как же он похудел за это время. Стал словно меньше, изящнее. И мне хорошо. Я позволяю себе побыть в этом хорошо, совсем немножечко. Насладиться им. Насладиться каждой любимой чёрточкой, прежде чем отвернуться в очевидном понимании случившегося.