Отпусти кого любишь (сборник)

Написал он стихотворение и в честь бабы Моти, с которой его связывали сложные отношения. С одной стороны, она ему явно симпатизировала. Угощала горячо любимыми ею семечками, которые сама и выращивала и жарила. С другой – искренне не понимала, как так: серьезный мужик, а занимается всякой хренью – стишки пописывает, собственные болячки холит.

Перед диагностическими процедурами баба Мотя уводила Леонида делать клизму, и в такие моменты он был тихим и смиренным. Но после сразу оживал и писал, например, такое:

Баба Мотя на медработе

Отдаваясь врачебной работе,
Встанет с первым лучом баба Мотя.
Белоснежный халатик наденет.
Два подсолнуха завтрак заменят.

А про дырку в кармане – забудет.

То-то радости курицам будет!

Склюнет зернышко желтый цыпленок.

Съест цыпленка нахальный котенок.
А котенка догонит бульдожка.
Вор бульдожку загонит за трешку.

Прокурор изолирует вора.

Геморрой изведет прокурора.
А излечит его баба Мотя,
Отдаваясь врачебной работе.

И заявит больному устало:

«Ваша ж… как новая стала».

И ответит он ей очень мило:

«Лучше б, Мотя, карманы зашила!»

Баба Мотя сначала обиделась: когда это у нее были рваные карманы? Если человек выпивает, то это вовсе не значит, что у него карманы рваные. А клизму она не только прокурору вставить может, но и много о себе думающим журналистам.

Однако вскоре баба Мотя отошла и даже, когда никто не видел, достала из урны в сердцах смятый и брошенный туда подаренный ей листок.

На Леонида и в самом деле не обижались. Наверное, потому, что он не хотел обижать.

Писал он и более серьезные стихи. Но в любом случае Леониду требовалось немедленно прочесть сотворенное, пока ему самому не успевало разонравиться. Да, еще: критиковать запрещалось. Поэтому Бестужев был практически идеальным слушателем.

– Так можно я прочту? – спросил Леонид и, сочтя молчание за согласие, продекламировал:

Больница, милая больница!
Не правда ли, эпитет нов?
Листаю дней твоих страницы
Под умным взглядом докторов.

Держась за швы, бредут больные

Наглядной вереницей бед.
Разносят няньки деловые
Неискушающий обед.

С невозмутимостью варана

Бегут минуты, как вода.
Печально капают года
Из незавернутого крана.

В твоих протяжных коридорах —

Унылый запах вековой.
Спасут меня – придет другой.
Беззвучно мелет старый жернов.

Больница, милая больница!

Ну как тобой не восхититься?
Раздваивает время лик:
Года летят, но замер миг.

Леонид, зачарованный собственной музыкой, вдруг понял, что плод его вдохновения мог ранить парализованного Андрея. Он с тревогой и сочувствием склонился над Бестужевым.

– Это так, в порядке шутки, – прошептал Леонид. – Я лучше тебе эпиграммы почитаю.

Бестужев не хотел слушать эпиграммы, поэтому глаз не закрыл. Они с Леонидом уже понимали друг друга. Журналист, повздыхав, пошел на свою койку.

Волновался он зря. Стихотворение Андрея не задело. Оно лишь включило в нем какую-то внутреннюю работу. Пошел процесс. Результатом которого была фраза, прочно осевшая в мозгу: «Надо уходить».

13

Послеобеденная тишина в больничной палате тоже была стерильной. Ее нарушало лишь слабое жужжание, время от времени кончавшееся легким, еле слышным звенящим звуком: это глупая муха раз за разом пыталась вылететь из комнаты через стекло.

Андрей развлекался тем, что изучал потолок. Здоровый человек вряд ли что-нибудь бы на нем разглядел. Ну, может, пару длинных трещин в штукатурке. Иное дело – наблюдатель, которому совершенно некуда спешить. Его взору открывались трещинки второго и третьего порядка, наплывы краски, пятнышки непонятного происхождения и многие другие тонкие вещи.

При правильном рассмотрении они сливались в замысловатые узоры, рождали множество ассоциаций и позволяли вернуть ход застывшему времени.