Но венцом радости этого счастливого дня был третий отрадный факт, и подарила мне его не пресса, не газета, а самая жизнь. Пришел по какому-то делу тот самый мужик с деревянным мозгом, который приложил печать под удостоверение о неблагонадежности моего приятеля, а его жильца, – человека, от которого он «худа не видал». Разговаривая о том, о сем (кажется, о дровах или об камнях – с этим мужиком нет других разговоров), он вздохнул и сокрушенно произнес:
– Вот и еще новый расход на шею себе намотали!
– Кто и какой расход?
– Да мы – обчество…
– Какой же?
– Да избу наняли для странних людей… Теперь сами, чай, видите, сколь много народу идет нищего. Всякий ночевать просится. А пусти – обокрадет… Вот и порешили нанять мирскую избу, чтобы все, кому ночевать требуется, шли бы туда… То есть, чтобы по дворам не пущать…
– Что ж, это отлично!
– Отлично-то отлично, а двадцать пять рубликов отдай за избу-то.
– Кому же это пришло в голову?
– Коли меня обокрадут, да тебя обокрадут, да сожгут раза три всю деревню, так и придет в голову… Спроси-кось, кто у нас не обокраден… Ну, все и порешили…
Деревянный мужик долго рассказывал мне насчет воровства и всякого разбойства, но я и не слушал его – я был ужасно рад еще раз в этот счастливый день.
«Это, – думал я, –
И я был необыкновенно этому рад. Сочтите теперь: солдат невиновен; публика имеет право роптать, и в конце концов мои односельчане тоже делают какое-то дело на том основании, что людей бросать зря нельзя… Все в этих фактах говорило о каком-то пробуждении сознания – и не к худу, а к добру.