Отравленная совесть

-- Лжет ваша логика. Если хотите знать правду, замуж я шла действительно не любя. Но я слишком уважала Степана Ильича, чтобы показать ему свое равнодушие в первые годы нашего брака. А там, за детьми -- трое ведь у нас, да двое умерли! -- я, право, до того свыклась со своим положением, что теперь даже и представить себе не могу, как бы я жила не в этом доме, не женою Степана Ильича, без Мити, Лиды и Лели...

-- Неужели ни один мужчина не интересовал тебя за эти восемнадцать лет? -- пытала Людмилу Александровну в интимной беседе Олимпиада Алексеевна Ратисова.

-- После замужества? Ни один.

-- Гм... Не очень-то я тебе верю. Сама за старым мужем жила: ученая... А Сердецкий, Аркадий Николаевич? Его-то в каком качестве ты при себе консервируешь?

-- Как тебе не стыдно, Липа? -- вспыхивала Верховская. -- Неужели если мужчина и женщина не любовники, то между ними уж и хороших отношений быть не может?

-- Да я -- ничего... Болтали про вас много в свое время... Ну, и предан он тебе, как пудель... Весь век прожил при семье вашей сбоку припекою, остался старым холостяком: Тургенев этакий при Полине Виардо... Собою почти красавец, а без романа живет... даже любовницы у него нет постоянной... я знаю... Спроста этак не бывает. До пятидесяти годов старым гимназистом вековать этакому человеку -- легко ли? И под пару тебе: ты у нас образованная, читалка, а он литератор, философ... целовались бы да спорили о том, что было, когда ничего не было...

-- Аркадий Николаевич был мне верным другом и остался. Между нами даже разговора никогда не было -- такого, как ты намекаешь, -- романического.

-- Вам же хуже: чего время теряли? Сердецкий -- и умница, и знаменитость... чего тебе еще надо? Ну да ваше дело: кто любит сухую клубнику, кто со сливками -- зависит от вкуса... Итак, ни один?

-- Ни один.

Ратисова разводила руками.

-- Ну, тебе и книги в руки... А меня, грешную, кажется, только двое и не интересовали: покойный мой супруг -- твой родитель...

-- Очень приятно слышать дочери!

-- Да уж приятно ли, нет ли, а не солгу. "Амикю Плято, сед мажи амикю верита!"

-- Господи! Что это? на каком языке?

-- По-латыни. Значит: "Платон мне друг, но истина друг еще больше". Петька Синев обучил. Тебе, что ли, одной образованностью блистать?

-- Зачем же ты латинские-то слова по-французски произносишь!

-- Словно не все равно? На все языки произношения не напасешься!.. Но с отцом твоим хоть и скучненько жить было, все же на человека походил, уважать его можно было. А уж мой нынешний дурак... отдала бы знакомому черту, да совестно: назад приведет!

-- Липа, не болтай же вздора!

-- Не могу, это выше сил моих. Как вышла из института, распустила язык, так и до старости дожила, а сдержать его не умею. А впрочем, в самом деле, что это я завела -- все о мужьях да о мужьях? Веселенький сюжетец, нечего сказать! Только что для фамилии нужны, и общество требует, а то -- самая бесполезная на земле порода. Землю топчут, небо коптят, в винт играют, детей делают... тьфу! Еще и верности требуют, козлы рогатые... Как же! черта с два! Теперь в нашем кругу верных жен-то, пожалуй, на всю Москву ты одна осталась... в качестве запасной праведницы, на случай небесной ревизии, чтобы было кого показать Господу Богу в доказательство, что у нас еще не сплошь Содом. А знаешь, не думала я, что из тебя выйдет недотрога. В девках ты была огонь. Я ждала, что ты будешь -- ой-ой-ой!

Три года тому назад, когда исполнилось пятнадцатилетие брака Людмилы Александровны и Степана Ильича, тетка и воспитательница ее, Елена Львовна Алимова -- которой настоянием и сладилось когда-то это супружество, -- говорила племяннице:

-- Когда ты выходила замуж, я думала, что делаю тебе благодеяние, устроив тебя за Степана Ильича. Но потом... ты -- молодая, он -- старик... Признаюсь, я много раз упрекала себя, часто думала, что загубила твою жизнь, что не такого бы мужа надо тебе. А с другой стороны, ты всегда такая ровная, спокойная -- как будто и довольна своим бытом... Признайся откровенно, по душе: не маска это? Действительно ты счастлива?

Людмила отвечала:

-- Я спокойна, тетя.

Тетя подумала и сказала:

-- Что же? И то не худо! в наше время это, пожалуй, почти то же, что счастлива. "На свете счастья нет, а есть покой и воля". Верь Пушкину, Людмила. Умный был поэт.

II

Зимний сезон 188* года был в разгаре. Верховские, пополам с Ратисовыми, имели абонемент в итальянской опере.