Отравленные корни (СИ)

— Один страж погиб, — боевик отходит в сторону и прислоняется к решетке камеры напротив. При ходьбе он едва заметно приволакивает правую ногу. — Пуля попала в шею, защита не помогла. Второй выжил, сейчас под наблюдением лекаря.

— Много еще пострадало? — выпиваю воду, чая сегодня в меню нет, но по нему я не скучаю.

— В центре города произошла стычка, вылившаяся в масштабную драку с применением темной магии. Часть боевиков отправили туда в помощь стражам, поэтому, когда пришел сигнал из тюрьмы, на подхвате были только я и Серж. Не считая учеников и Виттора. Общий ущерб еще оценивается.

Я перестаю жевать. В новых обстоятельствах покушение уже не выглядит настолько безнадежной затеей. Либо я недооценила Салию, либо вмешался кто-то другой. Какой еще ведьме я умудрилась так перейти дорогу?

— Моего несостоявшегося убийцу допросили? Что-нибудь рассказал?

— Допросили, — Микель как-то неопределенно хмыкает. — Заказчика он не видел. Ему звонила сестра, сказала, что, если он не выполнит дело, ей будет очень плохо, потом продиктовала инструкции. Пистолет в тюрьму пронес один из посетителей, он, кстати, самоликвидировался на месте, остаточной магией шарахнуло по замкам, и у заключенных появился шанс. Неплохо придумано, да?

Мне очень хочется выругаться. Грязно, долго и крайне витиевато. Потому что смерть посланника, откровенный шантаж и отвлекающий маневр — это уже совсем не эмоциональная выходка разъяренной женщины, а план. Пусть не самый гениальный и все же не доведенный до конца, но план. И, как бы мне ни хотелось, но Салия тут вообще не при чем. Ей не хватило бы возможностей, связей и силы, чтобы все организовать в такой срок. Значит, действовал кто-то из темного Совета, один, хладнокровно и по возможности быстро. Мотив тоже следует изменить. Видимо, кто-то очень хочет сохранить свои тайны и считает, что они интересны светлым…

— А что сказала сестра?

— Она пропала. Все вещи в квартире на месте, соседи ничего необычного не заметили. Сирена не реагировала. Ее просто нет, как и любых следов ее пребывания в городе. Мы разослали ориентировки в другие округа, но результат вряд ли будет.

Логично. Если кто-то угробил столько сил, чтобы провернуть такое — он не захочет проколоться из-за какой-то мелочи. Или бабы… Везет же мне на умных недругов. Почему бы им всем не быть как вчерашний убийца? Хлипкими, слабыми и неумелыми. Действительно, почему при таком тщательном планировании выбрали столь странного исполнителя? Неужели в тюрьме не нашлось никого получше? Или их было нечем шантажировать?

— Если вы закончили, нам лучше отправиться в душ, — не дождавшись моего ответа, произносит боевик. — Возьмите с собой одежду, чтобы не возвращаться в камеру.

Я кошусь на него и киваю. Все мои мысленные поиски сейчас бессмысленны, через пару часов мне уже будет неважно, кто там хотел меня убить и почему. Мой охранник видимо думает также, раз так откровенничает. Встаю и отправляюсь за ширму, чтобы проделать гигиенические процедуры. Через десять минут мы уже идем по коридору в сторону душевой. Роль второго охранника сегодня отведена вчерашнему боевику, так что конвой у меня почти почетный. Как говорится, умирать так с музыкой… Вот и проверю изречение на себе. По губам пробегает тусклая усмешка. Мое заключение подходит к концу.

Глава 8

Микель пытается соблюдать инструкциии остается со мной в душевой, не отводя пристального взгляда, но как только я дохожу до белья, не выдерживает и отворачивается. Забавно. Ему не хватает циничности, и чувство стыда и скромности еще довольно сильно. У меня они сдохли еще три с половиной года назад. Когда ради задания нужно лечь в постель к мужчине, который не вызывает бурного восторга и желания, общепринятые нормы как-то резко теряют свою значимость.

Я оставляю тюремную форму на полу и встаю под душ. Вода как всегда смывает усталость и налет вчерашних переживаний и потрясений. Я тру кожу, осматривая место, куда угодила пуля. Даже следа не осталось. Если тюремный лекарь и не смог все устранить — Илей доделал за ним работу. Первый Целитель не любит оставлять недочеты.

Странно. Еще вчера я дралась за свою жизнь, а уже сегодня готовлюсь к суду и возможной казни. И к чему же было сопротивление? Можно списать на привычку. Когда постоянно сражаешься за собственную жизнь и счастье своего ребенка, сложно позволить кому-то одержать верх. А вчера я пошла на поводу у инстинкта. Неужели слова Виттора, Илея и неудавшееся покушение все же пробудили во мне желание бороться? С Советом? Невозможно. Но чувство покорной обреченности меня покинуло, сменившись злостью. Самым обыкновенным желанием пойти наперекор всему. Назло. Однажды этот принцип уже мне помог, может и теперь удастся что-то изменить?