Отравленные земли

Следующий час мы провели под прокопчёнными, но довольно располагающими сводами – тут никаких «плясок смерти» не было; стены оказались просто голыми, зато из округлых, удивительно чистых окошек проникал дневной свет. Нам быстро организовали незамысловатый завтрак, состоящий из яиц с огуречным соусом, творога, тёплых кнедликов со шпиком и ветчины. Я невольно обратил внимание на наличие в тарелке чеснока и на то, что свою дольку Рушкевич брезгливо отодвинул в сторону. Я не преминул уколоть его:

– Как неосмотрительно, неужели не хотите обезопаситься?

Он улыбнулся.

– Не хочу дурно пахнуть. Я слуга Господа. Никому всё равно не выпить мою кровь.

– Не все вампиры пьют кровь.

Я бездумно повторил слова avvisatori и не ожидал, что Бесик подавится и испуганно вздрогнет. Он едва не выронил нож. Я торопливо постучал его по худой спине.

– Что вы сказали? – отдышавшись, тихо переспросил он. – Откуда вы…

– Глупость, – спешно отозвался я.

Какой казус. Приехал развеивать суеверия – и сам пугаю людей вампирами.

Священник продолжал нахохленно смотреть на меня, даже отодвинулся подальше. С искренним сочувствием я подумал, что наверняка его нервозность – следствие суеверий его необразованной паствы. Такая впечатлительность от такой ерунды… Я успокаивающе коснулся запястья Бесика. К счастью, этот жест он принял не сжимаясь в комок.

– Не обращайте внимания, – попросил я виновато. – Абсурдные шутки, я склонен к ним. Но чеснок, кстати, весьма полезен, особенно от всякой заразы.

Говоря, я снова не мог не обратить внимания на удивительный цвет его глаз. Священнику с такими глазами, наверное, легко довериться: кажется, будто через него тайны и молитвы уходят куда-нибудь в небо, а там недалеко до нужных ушей. Но сейчас в этих глазах читались тревога и почти упрёк.

Неожиданно кое-что отвлекло меня, резко вернув к насущным мыслям. За столом по соседству с нами сидели несколько мужчин. Они своё утро начали с пива и жирных колбасок, и один, самый крупный и румяный, как раз возбуждённо шептал другим:

– А тут она! Светится! Космы длинные, там эти её цветы. И зовёт. Ну я и побежал со всех ног, а ведь как хотелось… – Он недвусмысленно щёлкнул языком. – Хороша, у-у-у!

– Да, они, болтают, все такие, – тоненько поддакнул его чернявый приятель-венгр. – Хотя я не видел, а ну как и не увижу? Ночами не мотаюсь, и ты сиди, Войтех!

– Да почему вы не сожжёте её, чёрт возьми? – вмешался третий, самый старый и лучше всех одетый. Он единственный говорил без акцента и, видимо, как и я, был приезжим.

Повисло недолгое молчание. Войтех икнул и с бульканьем приложился к кружке.

– Так её уже давно сожгли-то, – осторожно подметил чернявый. – И даже…

– Вы закончили? Думаю, нам лучше идти.

Последнее резко произнёс Рушкевич. Он, услышав разговор, ещё больше помрачнел. Я тоже догадался о предмете беседы, о чём не преминул сообщить, едва мы вышли на улицу. Священник, угрюмый и напряжённый, со вздохом посоветовал:

– Не спешите с выводами. Опасность речей горожан в том, что не всегда ясно, правда это или следствие выпитого. Хотя порой разницы нет…

– А к чему склоняетесь вы? – снова попытался поймать его я.

– Повторюсь, вам лучше составить своё суждение, – уклонился он.

– Но вы поможете мне?

– А вы поверите мне? – прозвучало слишком быстро. – Вот так просто?

– Смотря, как вы будете себя вести дальше, – шутливо сказал я и опять пожалел.

Печать с трудом сдерживаемого раздражения вдруг легла на худое лицо и сделала его почти отталкивающим. Рушкевич замедлил шаг.

– И как же я веду себя сейчас, можно узнать? Мечтаю услышать свой диагноз.

Я замялся. Меня давно так не припирали к стене – возможно, потому что я и сам почти не позволял себе двояких выпадов. Если они вдруг случались, то доставались обычно тем, кто проглатывал их: либо не понимая подтекста, либо следуя светской привычке держать каменное лицо, либо опасаясь меня из-за положения. Что скрывать, в последние годы я стал довольно высокомерен и не зря в некоторых кругах слыву вредным старым брюзгой. И чтобы моим безобидным шпилькам вот так дали отпор… Рушкевич, проницательно щурясь, склонил голову к плечу, и чёрная прядь упала на его правый глаз.

– Оставим этикет, вы довольно продержались в его рамках. Я вызываю у вас сомнения, не так ли? Здраво, если вы виделись с герром Мишкольцем и предавались обычному досугу в виде словоблудия. Что он упомянул? Мою блаженность? Мою…

Я остановился как вкопанный; он тоже. Казалось, он сейчас вспыхнет. Я понимал, что не учёл его юность вкупе с обычной для провинциала недоверчивостью к чужим, а неосторожным юмором усугубил ситуацию сам. Я попытался скорее выпутаться:

– Мне казалось, мы пришли к тому, что мне неинтересны сплетни. Всё сказанное о вас, герр Рушкевич, для меня не имеет веса. Ваши собственные слова я оценю выше.