Отражение

Нужно было ждать полчаса, пока встроенные термостатические обогреватели подогреют различные химические ванночки до нужной температуры, а после этого срабатывала автоматика: фотобумага скользила по роликам из одной ванночки в другую, и через семь минут фотография была готова.

Сделав контактные отпечатки, я почти сразу же обнаружил, что под оранжевым скрывается синий цвет. Не синее изображение, а просто синий цвет.

Существует столько способов цветной печати, что пытаться проявить изображение на пустых негативах

все равно, что идти в лес с завязанными глазами. И хотя в конце концов отдельно каждый негатив я отпечатал всеми известными мне способами, мне лишь частично повезло.

В результате я получил тридцать шесть синих прямоугольников десять на двенадцать сантиметров каждый, отпечатанных по четыре на листе, и еще тридцать шесть с зеленоватыми пятнами.

Тщательно промывая их под водой, я думал лишь об одном: Джордж не стал бы просто так делать семьдесят две картинки на голубых прямоугольниках.

Высушив несколько снимков, я внимательно рассмотрел их, и мне показалось, что на некоторых появились чуть более темные пятна. Разобрать пока было ничего нельзя, но что-то там было.

Когда гораздо позже меня наконец озарило, что сделал Джордж, я слишком устал, чтобы начинать все сначала. Я вычистил автомат для фотопечати, убрал все и лег спать.

На следующий день рано утром мне позвонил Джереми Фоук и спросил, удалось ли мне навестить бабушку.

Дай время, сказал я, на что он ответил, что у меня оно было.

Ну… я поеду, — сказал я. — В субботу после Аскота. Чем ты занимался? — печально осведомился он. Ты мог это сделать в любой день на этой неделе. Не забывай, что она действительно умирает. Я работал, — ответил я. — И печатал фотографии. Из той коробочки? — подозрительно спросил он.

Угу. Не делай этого, — сказал он и добавил: — И что у тебя получилось? Синие снимки. Синие фотографии. Что? Синие, как небо. Иссиня-синие. 47-В. Что ты говоришь? Ты выпил? Да нет, просто не выспался, — зевнул я. — Слушай. Джордж Миллейс надел на свой объектив синий светофильтр и через него сфотографировал чернобелую фотографию на обратимую цветную пленку. 47-В — это самый интенсивный синий светофильтр из всех, что есть в магазинах. Держу пари, что он пользовался именно им. Китайская грамота какая-то… Это — грамота Миллейса. Ловкого и хитрого Миллейса. Кузена самого тарабарского короля. Ты и вправду пьян. Ерунда! Как только я узнаю, как выявить изображение на синих фотографиях, раскроется очередная тайна Миллейса. Я окончательно убедился, что все это нужно сжечь. Исключено. Ты понимаешь, что это не игрушки! Понимаю. Ради бога, будь осторожен.

Я пообещал, что буду осторожен. Но обещания всегда легче давать, чем выполнять.

… На скачках в Вискантоне, графство Сомерсет, мне предстояло сделать два заезда на лошадях Гарольда и три — на лошадях, подготовленных другими тренерами. Глаза слезились от сухого резкого ветра. Мысль о возможной победе нимало не утешала: скачки были непрестижные, владельцы лучших лошадей вовсе отказались участвовать и отправились в Ньюбери и Аскот, предоставив неуклюжим неумехам возможность взять первый приз. Все пять заездов я проделал без приключений. Во время скачек для новичков большинство участников вылетели из седла у первой изгороди, и я финишировал в гордом одиночестве, оставив остальных далеко позади.

Маленький худенький тренер моей лошади при-

ветствовал меня широкой улыбкой. Глаза его слезились, из посиневшего носа капало.

Поздравляю! Ты просто молодчина, ей-богу! Да не стой ты тут, черт бы тебя побрал, скорее беги в весовую! Здорово, что они все свалились, а? Как по-твоему? Ваша лошадь бесподобно выезжена, — сказал я, снимая седло. — Необыкновенно чисто взяла все препятствия.

От удовольствия его рот расплылся чуть ли не до ушей.

Вот бы и в Эйнтри прыгала так же! Тогда уж большой приз был бы наш.

Я прошел в весовую и встал на весы, сменил одежду, взвесился снова и снова скакал, вернулся обратно, переоделся, взвесился…

Когда-то все было мне в новинку, и сердце бешено колотилось всякий раз, как я выходил из раздевалки на площадку для выводки, всякий раз, как, пустив лошадь легким галопом, приближался к старту. С тех пор прошло десять лет, и теперь сердце учащенно билось только на крупных скачках — Эйнтри или Дерби, — и то если лошадь имела шансы оказаться в числе победителей. Предвкушение езды когда-то зверски вздергивало нервы, но теперь воспринималось как повседневность.

Плохая погода, длительные переезды, разочарования и травмы — поначалу я не думал о них всерьез, считая лишь частью работы, неизбежной, но не слишком существенной. Спустя десять лет я понял, что это-то и есть работа. А взлеты, победы, награды — так, довески. Не более того.