Отражение

«Хватит дышать, Рыжий!», «Выпей ещё!», «Выпей ещё!» – ребята пели, хохотали, хлопали; Рыжий закружился вконец и упал. Пыль забилась в глаза и клейкие лёгкие; он перевернулся и увидел перед собой заспанную рожу отца, брызгающую словами: «Беги за водкой, Рыжий! Беги за водочкой!» Высунув язык, отец лизал Рыжему лицо, дышал как пёс, бегал и чесался о стены.

Клей, однако, заканчивался, и Рыжий уже в холостую гонял воздух из пакета в пакет, похожий в сумерках на раздувающуюся медузу.

– Эй, Рыжий, кончай дышать: воздух переводишь! – продолжал критиковать Кроха, и Рыжий почувствовал, как в ушной раковине что-то захлюпало, будто рассосался засор и реальность зажурчала, свободно возвращаясь к истоку. Глаза снова видели окружающее, как оно и было, но расплывчато, словно прежнее состояние уходило мешкая, неохотно; и Рыжий старательно вглядывался в силуэт инвалида, чтобы лучше вспомнить всё и больше не уплывать.

– Дай закурить, бродяга! – сказал Кроха – и, выхватив из рук Рыжего жёлтый пакет, швырнул его в кусты. Рыжий стоял перед Крохой беззащитным Пьеро, с бесконечно юными глазами и оттянутыми рукавами ветровки. Достав смятую пачку, он попытался вытянуть сигарету, но пальцы двигались вяло, словно щупальцы.

– А ну-ка дай! – Кроха сам, выхватив пачку, дрожащими, но цепкими пальцами взялся за дело.

Потянулся дымок, Кроха вздохнул и закашлялся. Влага выступила на глаза, и обратная сторона их зачесалась в слизи. Сквозь неё он глядел туда, откуда ждал солнца. Для него оно пряталось за дальними канавами, где Кроха с Рыжем ещё не валялись, а Рыжий смотрел в другую даль. Солнце Рыжего вставало всегда с разных сторон и в разное время. А сейчас он видел только солнце магазинной витрины, на поклонение к которому валил голодный толпою народ, чтобы насытиться до состояния праздности и доброго житейского счастья. Туда и Кроха смотрел теперь, почуявший, как кровь сгущается в мозгу и жить и умереть становится невыносимо просто.

***

Фактический бог взошёл над горизонтом, и, во власти его, обливались кровавым светом оцинкованные крыши пятиэтажек-гробов, вкопанных в землю. На дороге из города в город, – отделяющей его от леса, – всё гудело, грохотало, сигналило. Живое жило в каменном, а каменное органически составляло живое, без которого давно бы всё поросло сорняком и деревом.

В бетонную коробку на шестнадцатом сквозь грязную тюль прошёл бесстыжий рыжий пастырь, ни кем не встреченный: два юных тельца мертвенно лежали в постели, как плюшевые, спалив в разврате все силы. Тогда, сев прямо на веко, он зацеловал глаз под тонкой кожицей – глаз Эрики; и та сонно заелозила, почувствовав сбитую простыню и подбирая под себя ноги от холода.

Едва знакомый попутчик храпел под боком, стянувший все одеяло, и любопытство взяло верх. Эрика Мусатова привыкла открывать глаза в новом месте с новыми людьми, и все люди и места казались ей давно известными. И похожими друг на друга. Разглядев ещё одного, она убедилась, что и эту рожу где-то видела.

«Берлога та ещё!» – подумала она, осматриваясь. Будто виселица под потолком моталась на проводах угрюмая лампочка, пошатываемая сквозняком; от обшарпанных стен веяло бетонной прохладой.

Поморщив носик, обсыпанный забитыми порами, Эрика свернулась калачиком и, разглядывая чужой затылок, вдруг с досады треснула по нему. Под затылком, в глубине отсутствия мыслей, вспыхнула искорка, и охвативший изнутри пожар, разбудил попутчика, несмотря на всю бессмысленность его пробуждения.

Дурищев ворвался в мир неожиданно, как в самый первый раз, – в глаза и мысли ударило тем, что скрывал сон. Присев на кровати и размяв отёкшее лицо, он увидел посланника: маленький, рыженький, он шевелил усами под краем тарелки на заляпанном журнальном столике.

Казалось, посланник хотел сообщить Дурищеву нечто важное. Но тот судорожно подкурил окурок, наполнил рюмку тем, что оставалось в бутылке под столом, – закинул в глотку и, передёрнувшись, засопел облегченно.

Таракашка убежал. Скрылся и солнечный лучик. Ход событий был предрешён. И Дурищев теперь разглядывал Эрику, отбирая догадки и подозрения касательно вчерашнего, как объедки со стола.

***

Вчерашний вечер размыл дождём дороги. «Точка» на трассе превратилась в болото, и клиенты, выскакивая из машин, шлёпали к проституткам прямо по лужам. Девочки покуривали под зонтиками, болтали, таращась друг на друга глупыми глазами. «Мамочка» вела с кем-то спор, не желая уступать. «Ну прямо как на рынке!» – возмущался усатый гражданин с портфелем.

Саня Злой приехал на своём жигулёнке, когда дождь как раз чуть утих. В одной руке его висела бутылка пива, а у штанов висели коленки. Сев на бревнышко у куста, он подождал очереди и, когда девчонки выстроились, освещённые светом фар, выбрал из них себе одну, чёрненькую.

«Мамочка» сказала, что это как раз умненькая и «сослужит добрую службу». Саша Злой в этом не сомневался и, поняв «мамку» правильно, добавил ей стошку от доброты своей и щедрости.