Отражение Улле

В Первом поясе равновесие сил таково, что мы можем позволить себе быть разумными, — конечно, с большой осторожностью и не забывая про напиток. А во Втором поясе, где голос Врага громче, Имир в живых существах проявляется куда сильнее, ведь он должен уравновесить напор Губителя. А устойчивая грань жизни во Втором поясе проходит ниже: там возможен лишь очень слабый разум, а зрение — непозволительная роскошь. Ну и так далее. Когда дварги пересекают границы поясов, равновесие сил нарушается. Если Верхний дварг спустится во Второй пояс и пробудет там полдня, Губитель одержит верх и никакой напиток забвения уже не поможет. А если Средний дварг приходит к нам наверх, то его быстро превращают в камень те силы, что внизу защищали его от Врага.

Дварг умолк. Глаза его едва заметно светились — признак высшего возбуждения. Дваргам тяжело дается напряжение мысли.

— Послушай, — Эйле старалась говорить спокойно, хотя услышанное сильно взволновало ее, — так думают все дварги или это только твои догадки?

— Все дварги не могут так думать. Подобные знания опасны, и мы не осмеливаемся подолгу держать их в голове. Я постиг все это только что, когда задумался над твоим вопросом… и продолжал постигать, пока говорил. Я надеюсь забыть до ночи то, что понял сейчас. И тебе желаю того же. Но все, что я сказал, — истина, поскольку исчерпывающим образом объясняет положение дел в Темной земле…

— Забавно у тебя получается. Губитель оживляет, Имир убивает. А я-то считала, что все наоборот. Неужели сила, обращающая живое в камень, идет от Имира?

— А от кого же еще? Впрочем, я понимаю твои сомнения. Дело в том, что за пределами долины борьба двух начал не столь остра. Поэтому грань жизни размывается и появляется простор для некоторого разнообразия. Взаимодействие Губителя и Имира там тоньше, сложнее, запутаннее и не проявляется так явно, как здесь. Наш мир прост. Хотя, по-моему, жизнь и тут, и там основана на одних и тех же законах. Просто по ту сторону перевала труднее во всем разобраться. Но ты не совсем правильно меня поняла. Нельзя сказать, что Губитель оживляет, а Имир убивает. На самом деле для жизни необходимы они оба. Жизнь — это стык, точка соприкосновения…

— Вот как? Жизнь сохраняется лишь там, где две смерти не могут пересилить одна другую. — Эйле нахмурилась. — Но у нас-то не так. Мы, люди, появились на земле задолго до прихода Губителя. И жили тогда получше, чем сейчас.

— Вопрос лишь в том, было ли это настоящей жизнью. Возможно, то был лишь намек на жизнь, ее зачаток, лишенный внутренней борьбы и стремления к росту…

— Зато теперь жизнь куда как хороша!

— Да, ты права. За перевалом ныне творятся странные дела. Взять меченых. В них явно нарушено равновесие сил. Но вот что удивительно: они должны были бы преображаться, но этого не происходит. Ногти у них растут вперед… Мне не совсем ясна причина… Впрочем, если подумать… Да, конечно, сейчас я все объясню!

— Не надо! Замолчи! — Эйле вдруг заметила, что дварг трясется мелкой дрожью, а глаза его полыхают огнем. Эйле испугалась: не хватало еще, чтобы он бросился на нее, как Барг на Хресу. Дварг явно перевозбудился. Его мозг давно уже работал с недварговской силой: теория, которую он излагал, была гораздо хитроумнее, чем все, что Эйле слышала раньше от обитателей Первого пояса. — Тебе нужно успокоиться и выпить напитка забвения.

— Это верно, — поспешно произнес дварг. — Так я и сделаю. — Он направился к камню, под которым хранился запас зелья. Но, видимо, был не в состоянии унять поток мыслей и продолжал говорить на ходу: — Знаешь, Эйле, когда на земле наступит полное благоденствие? Это произойдет тогда, когда во всех живых существах установится стойкое равновесие сил! Когда они все станут подобны нам, дваргам, и будут жить каждый в своем поясе! Строго по градиенту…

Дварг исчез в щели под камнем, продолжая бубнить непонятные длинные слова. И откуда он только их знает? Эйле уже не слушала его. Она брела прочь, погруженная в свои мысли. Дварг, конечно, переродится. Почти наверняка. Ничего не поделаешь: в Темной земле опасно быть умным. Но погибнет он не зря…

Эйле тщетно пыталась придать лицу безразличное выражение. На самом деле ее чуть не трясло от волнения и азарта. У нее созрел план.

Дварг стремительно переродился, причем преображение произошло стремительно, почти как у Барга. Из-под валуна донесся визг, грохот и хруст крошащихся камней. Это продолжалось недолго, и вскоре снова наступила тишина. Только вечером люди узнали, что там стряслось. Переродившийся дварг, действуя, очевидно, по приказу самого Улле, уничтожил все запасы напитка забвения. В результате и люди, и дварги получили на ночь лишь по глотку очень слабого, ненастоявшегося напитка. Эйле решила, что ей крупно повезло, и она усмехнулась про себя, заметив, что на этот раз помощь ей пришла от самого Губителя.

Сама она только набрала зелья в рот, а потом, когда дварги окаменели, выплюнула все на землю. Спутникам своим она заранее сказала, чтобы те не слишком налегали на напиток.

— Особенно ты, Элгар. Посмотри, на кого ты стал похож.