Отражение Улле

— О дварги! — сказала она. — Завтра на рассвете мы уйдем и никогда больше не увидим вас. Но мы не можем уйти, не сказав ни слова на прощание. Вы проявили гостеприимство и приняли нас в свой круг; вы научили нас жить в этой земле, где, на первый взгляд, нет места живому. Благодаря вам мы поняли: нет такого зла, которое было бы сильнее жизни. Вы желали нам только добра и надеялись, что мы забудем о своих несбыточных мечтах и останемся здесь навсегда. Не ваша вина, что вышло иначе. Сами того не зная, вы помогли нам поверить в свои силы и придали решимости бороться до конца. Ныне мы сделали почти все, что могли, и теперь уже не от нас зависит, чем кончится эта война. Завтра мы отправляемся вниз. Никто не знает, что будет после. Может быть, мир изменится так сильно, что в нем уже не найдется места ни для дваргов, ни для людей. Но вряд ли стоит об этом жалеть. Что бы ни ждало нас, мы все равно поступим так, как решили. Каждый держит ответ лишь перед самим собой, а если богам угодно, чтобы люди не ведали, что творят, то пусть это будет на их совести. Мы и вы — чисты, и свершится лишь то, что свершится. Прощайте же, дварги! Имир видит вас!

Дварги окаменели, не успев разойтись. Эйле стояла посреди круга из гладких стоячих камней.

Три дварга, те, что носили чаши, были еще в сознании. Они, конечно, поняли, что с напитком неладно. И все же каждый, не раздумывая, сделал глоток.

— Напрасно вы нас боялись, — сказал дварг, опуская чашу. — Мы не стали бы вам мешать. Пусть даже мы навсегда обратимся в камень, когда смолкнет Губитель, — нам все равно. Будет долгая ночь. Мы случайно появились и незаметно исчезнем.

— Завтра вы рано проснетесь, — сказала Эйле. — В стене будет брешь. Скорее принимайтесь за починку.

Ответа она не дождалась: дварг быстро каменел.

Перед самым рассветом они взорвали стену точно напротив машины. Глаза у всех были уже завязаны. Потом они легли на костяной каркас и привязались ремнями. Элгар крепко держал обеими руками голову Уллины Великой. Эйле дала каждому по глотку нового зелья. Они застыли один за другим, почти мгновенно. Их плоть затвердела. Потом она легла сама, отлила немного зелья в плошку, завязала бурдюк и прикрепила его к каркасу. Затянула ремни у себя на груди и на животе. Осушила плошку. В последний миг перед тем, как все исчезло, Эйле ощутила слабый рывок. Машина тронулась с места.

Глава 18 УЛЛЕ

Из пустоты, из небытия явилось ощущение полета. И тотчас же тысячи голосов заговорили разом в голове Орми. В этой какофонии звуков невозможно было выделить отдельный голос или фразу. Плотная до осязаемости, текучая, стремительная масса слов с напором била в мозг.

Орми не был готов к такому натиску. За долю мгновения через его разум проходило больше понятий и образов, чем он успел собрать и постичь за всю предшествующую жизнь. И этот поток неминуемо должен был вытеснить из его головы весь старый хлам, который он называл своей личностью, — так горсть песка мгновенно исчезает из чаши, поставленной под водопад.

Улле пытался расправиться с ним, навалившись всем весом.

Череп Орми раскалывался, голова раскрывалась, как бутон. Но пока еще он оставался собой и не желал сдаваться. Собрав всю свою волю, он построил в боевом порядке остатки своего «я».

В его мозгу происходило величайшее из сражений, длившееся не более секунды, пока машина падала с обрыва: один маленький верткий воин против полчищ безмозглых исполинов.

Но в самой неисчислимой огромности вражеского войска таилась его слабость. В могучем вихре образов, захлестнувшем разум Орми, в этом безграничном разнообразии слов, были исчерпаны все возможности — все мыслимые во вселенной понятия, и, выбирая в каждое мгновение одно из них, единственно верное, можно было проложить путь к спасению.

И Орми прорвался сквозь этот смерч, медленно двигаясь вверх навстречу струям водопада. Улле был стихией, его рать лишена полководца. Ему недостало маленькой закорючки, способной собрать воедино знаки и образы, короткого словечка «я».

Удар и боль. Кости черепа срослись, бутон захлопнулся. Четвертый пояс остался позади; Орми победил.

Это боги не ведают, что творят. Люди-то знают.

Он лежал на чем-то гладком, холодном и твердом. Сознание полностью прояснилось, словно он и не пил никакого зелья. Улле молчал; лишь изредка в разум прорывались уродливые обрывки слов. И все же Орми не решался снять повязку и открыть глаза. Если голос Губителя так слаб, почему не действует зелье? Неужели он лежит здесь уже много дней? Едва ли.

Потом он понял, что голос не стал тише. Напротив, все вокруг было пронизано им; но поток знаков поменял направление. Слово Улле больше не рвалось в его мозг; оно стянулось в бесчисленные тонкие нити, натянутые между небом и землей. Из этих напряженных тугих нитей состоял воздух. Они проходили сквозь тело Орми, не задевая сознания.