Отражение во мгле

— Нет. Два устойчивых сигнала. Направление точное определить пока сложно, мы только въехали в город. Но их двое. Кто второй? Какова вообще вероятность найти сразу двоих с чипами в таких условиях?

Дьякон задумчиво смотрел на Обелиска, прикусывая нижнюю губу. Затем тряхнул головой.

— Ладно, давай сначала вытащим парней. После разберемся с этой чертовщиной.

— Кажется, уходят, — тихо прошептала Сабрина, глядя сквозь трещину на улицу.

Монахи и их владыка действительно удалялись.

Марина вздохнула с облегчением, пряча лицо в ладони.

— Господи, Сабриш. Как же страшно-то. Как же я устала бояться. Но не могу прекратить. Ведь не за себя одну я в ответе…

— Я понимаю. — Охотница кивнула. — Но все-таки не нужно бояться. Я с тобой. До конца. Слышишь?

— Да… — выдавила бывшая пленница сквозь слезы. — Спасибо тебе…

— За что? — Сабрина удивленно взглянула на спутницу.

— За все спасибо.

— Я же похитила тебя.

— Как знать. Может, если бы этого не случилось, не треснул бы твой лед. Не выпустил бы душу из плена.

Сабрина тяжело вздохнула, подумав, что это действительно так. Общение с пленницей заставило ее почувствовать себя живой. Видя слезы женщины, обреченной на смерть и отчаянно мечтающей хоть раз напоследок увидеть любимого, видя тревогу матери за своего еще не рожденного ребенка, Сабрина преобразилась и только сейчас поняла насколько.

— Это я тебя должна благодарить, — улыбнулась охотница. — За то, что я поняла: не убили во мне женщину. Ни те изверги, ни отец…

Светлая быстро закивала, прикусив губу и жмурясь, словно не желая выпускать на волю горькие слезы, которые все равно текли ручьями по щекам.

— Ну, не плачь, сестренка, — приобняла ее Сабрина. — Ой, да ты озябла совсем. Давай-ка пуховичок мой на тебя наденем. Твое-то пальто совсем никудышное.

— А ты?

— А у меня бушлат есть. Который там, на станции прихватила.

— Но он не такой теплый…

— Ничего, я привыкшая. Тренировки все эти… А тебе мерзнуть никак нельзя. Давай-давай. Надевай. Вот умничка. И не плачь. Улыбнись. Скоро ты своего Костю увидишь. И вы уже никогда не расстанетесь.

— Сабриша, — произнесла Светлая, утерев слезы и кутаясь в теплый пуховичок.

— Что?

— Ты знаешь, а ведь я тебя не отпущу. Когда мы доберемся до Кости и все будет позади… Я не отпущу тебя, слышишь?

— Ну, мы ведь уже обсуждали это…

— Все равно! — Марина повысила голос. — Ты будешь с нами. Никого у меня нет ближе тебя и Кости. Ты моя теперь.

— Послушай…

— Нет! Это ты послушай! Ты будешь мне помогать с ребеночком. Ведь будешь? — В голосе Марины звучала отчаянная надежда.

— Да… — На этот раз выдавливать это простое и короткое слово пришлось охотнице. — Ты позволишь… пеленать его иногда?

— Конечно.

— Купать и щекотать ножки…

— Да. — Марина расплакалась, как, впрочем, и Сабрина.

— И любоваться тем, как ты его кормишь… — Через силу произнеся эти слова, охотница вдруг шагнула к Марине, крепко ее обняла, зарывшись мокрым лицом в волосы подруги и широко, словно от невыносимой боли, открыв рот.

— Что с тобой? — испуганно проговорила Светлая.

— Я не могу! — рыдая и мотая в истерике головой, выкрикивала Сабрина. — Ну не могу я! У меня может быть желание! Наверное, я даже способна полюбить! Но не рожать! Никогда у меня не будет детей! Из-за того, что они со мной сделали! Они отняли это у меня! Я пуста!

— Господи…

Охотница вдруг резко оттолкнула Марину, и в ее руке появился пистолет. Щелчок затвора. Сабрина озиралась по сторонам, будто искала в подвале, освещаемом лишь слабым лучом из трещины в стене, кого бы убить.

— Ты чего…

— Послушай, Марина, я должна тебе показать, как пользоваться пистолетом. А ты должна все быстро запомнить. И мы прикончим каждого, кто встанет у нас на пути. Ясно тебе?

— Не надо…

— Надо! — Голос Сабрины обрел прежнюю властность и твердость. — Дать новую жизнь мне не суждено, но отнимать я умею превосходно. Значит, такова моя миссия.

— Если вас смущают какие-то соображения этики и морали, — беспечным тоном вымолвил Жуковский, — то никому не навязываю. Приговор привести в исполнение могу и сам.

Селиверстов пристально смотрел ему в глаза, как будто изо всех сил старался разглядеть в них что-то, что позволило бы понять мотивы Андрея и саму его суть, от начала и до конца. Можно было лишь догадываться, каким ударом для искателя стало проявление второй личины человека, многие годы бывшего ему близким другом.

Степан Волков смотрел в сторону. Казалось, он занят сугубо своими планами на ближайшее будущее и то, что в этом подвале вот-вот должна была совершиться расправа, его совсем не интересует. Хотя что значит судьба индивидуума, когда Жуковский намерен взять на себя ответственность за судьбы всех, кто выжил в городе? А быть, может, и на всей земле?

Константин Ломака смотрел на Семена Паздеева. Тот совсем забился в угол. Похоже, пока шел сложный и эмоциональный разговор, Паздеев вовсе не спал, а лишь притворялся. Но теперь страх, обуявший этого человека, был вовсе не притворным. И Костя сейчас искренне жалел его. И корил себя за то, как жестоко обращался с Паздеевым, пока тот был у них в плену.