Отражение Ворона

Единственное, о чем Татьяна умолчала – ее скоротечный и скандальный роман с Гришей Орловским. Ей не хотелось об этом говорить, и она боялась, что Паша сейчас задаст ей вопрос, на который придется отвечать. А что тут ответишь? Что та боль, которую она носила в сердце, не могла найти иного выхода? Что он, Пашка, отчасти сам виноват в случившемся: зачем он ее обманул тогда, при их последнем свидании?

Но вопроса, которого она ожидала с таким ужасом, не последовало. Павел все понял, понял и простил. Посчитал, что это была ошибка, которую лучше всего попросту вычеркнуть из их жизни. Так же, как он вычеркнул Клэр. О которой Татьяна ничего не знала. И слава Богу! К чему ей знать про то, что им самим воспринимается теперь, как сон, наваждение, которое прошло и никогда больше не вернется. Как говорится: кто прошлое помянет, тому глаз вон!

– Так ты у меня теперь голливудская суперстар? – Павел шутливо поднес Танину ладонь к губам. – Мадам, мое почтение! Нижайше кланяюсь, великолепная Татьяна! Вы не будете против, если я посижу немного рядом с вашей особой на этом ничтожном диване?

– Балбес! – улыбнулась Таня. – Будешь паясничать, изгоню с дивана на кресло!

– О, это будет мой трон. Я стану королем, повелителем кресел, и мы будем почти на равных!

Паша предпринял попытку встать с дивана. Но Таня повисла на нем, обняв руками за шею.

– Не пущу! Не нужен мне кресло-король. Я люблю моего ослика-Пашку!

– Ладно, уговорила. Но только при одном условии: когда я вернусь домой, на каминной полке будет красоваться статуэтка «Оскар».

Таня сразу стала серьезной.

– Откуда ты знаешь?!

– Что знаю?

– Что фильм, в котором я снималась, номинируют на «Оскар». И меня, как актрису, тоже?

– В самом деле?! Вот это да! – изумился Павел.

– Так ты не знал?

– Нет, я просто так сказал, чтобы тебя подбодрить.

– Ну так ты попал в самую точку, – Таня очень удивилась такому совпадению.

– Так это же просто здорово!

– Я так волнуюсь, я боюсь. Ты даже себе представить не можешь, как я боюсь! – призналась она.

– Все у тебя получится. Ты самая лучшая, поверь моему слову.

Он сказал это так, что она вдруг сразу поверила: никому другому главную кинопремию года дать не могут. Только ей. Потому что она лучшая. Самая лучшая. «Я самая обаятельная и привлекательная!», – прозвучала у нее в голове фраза из одноименного кинофильма.

– Паш, а теперь ты расскажи о себе. Я понимаю, тюрьма – это должно быть ужасно? И все-таки я хочу знать, как ты живешь?

Татьяна немного отстранилась и пристально смотрела на Павла.

– Все не совсем так, – произнес он и прикусил губу. И снова потер ухо.

«Что значит не так? И почему он показывает, что не может говорить. Разве это тайна, что он сидит в тюрьме? Может, ему просто не хочется рассказывать? Нет, он показал, что нас слышат. А что если… Если над ним издеваются или проводят какие-нибудь эксперименты? Вон как он осунулся. Но неужели?!»

Паша заметил тревогу во взгляде любимой.

– Ты не думай, ничего страшного не происходит. Все не так плохо. Мне не хватает только одного – тебя!

За окном смеркалось. Они поужинали. Потом еще немного поговорили. Таня рассказывала о детях, а Паша слушал и улыбался с нежностью и легкой грустью.

(9)

Чахоточный не на шутку перепугался, когда все шесть мониторов вдруг потемнели. Что за ерунда! Неужели камеры отрубились?! Да его за это живым в могилу закопают! Сравняют с землей! Ведь отвернулся всего на пару минут, чтобы достать бутерброд, который заботливая супружница ему с собой завернула. Надо было его съесть, покуда не вернулся Хряк. А то под вечно голодным взглядом этого жирдяя еда в глотке застрянет. Впрочем, если он, Чахоточный, все рассчитал правильно, эта туша еще не скоро сюда ввалится. Повезет, так и вообще не явится.

Но жена! Сколько раз он ей говорил, чтобы не заворачивала еду в салфетку: бумага прилипает к колбасе так, что хрен отдерешь. А жевать клетчато-бумажный кошерный сервелат из курицы – удовольствие ниже среднего. Вот и допрыгались теперь: пока счищал с бутерброда эти лохмотья, исчезло изображение на мониторах. Замешкался на пару минут – и нате вам!

«Что же делать? Бежать к начальнику тюрьмы? А кто будет здесь сидеть?! Пост покидать нельзя. Эх, не надо было Хряка так рано отсылать. Но находиться рядом с ним – это же хуже, чем в аду гореть», – думал Чахоточный, хотя в аду он, разумеется, пока что не бывал…

В это время Хряк, скрючившись, сидел на унитазе. Цвет лица у него был зеленоватый. Хряка мутило, и мутило по страшному.

«А может, они просто выключили свет? Но ведь мне сказали, что там у них есть невыключающиеся лампочки. Перегорели?»