Отражение звезды

И тогда открылись ворота, выпуская за стены острога Мирона и добрую сотню вершников. Взметнулись сабли, блеснули на солнце клинки… Навстречу летела волчья рать Тайнаха. Конники крутили над головами сабли, чьи рукояти были полыми и при размахивании издавали волчий вой, нагоняя тем страх на своих и на вражеских коней.

Сшиблись русские с неприятелем – и пошла сеча…

Стук и лом копейный, блеск и звон клинков, гул, вой, брань… Пронзительные вопли, грохот выстрелов, яростные крики… Тайнах, засучив рукав кафтана по локоть и размахивая мечом направо-налево, крутился среди русских, как щепка в буруне…

Падали с обрыва в реку кони и люди. Стремительные воды смешивали и разбавляли кровь врагов. Казалось, не выстоять острогу. Но вдруг в тылу у кыргызов ударило громом, накрыло степняков свинцовым дождем. Это Захарка и Никишка подбили пушкарей вытащить две гарматы из острога.

И тут прямо перед Мироном возник Тайнах. Ощерив зубы, езсерский бег взмахнул мечом. Скрестились с отчаянным лязгом клинки. Тайнах нападал, князь защищался. Но так не могло продолжаться долго. Извернувшись, Мирон нанес удар, вложив в него остаток сил. Удар, который разваливает конника пополам. Но что-то ожгло ногу. Стрела?

Рука непроизвольно дернулась. И Мирон немного промахнулся. Сквозь пот, застилавший глаза, увидел, как отделилась от локтя рука Тайнаха и вместе с зажатым в ладони мечом, кувыркаясь, полетела под копыта лошадей. Фонтаном ударила горячая кровь, заливая доспехи. Завизжал Тайнах, схватился за культю. И тут метнулся к бегу крепкий воин – из-под шлема длинная коса выпросталась. Подхватил воин бега под мышки, перетащил на свою лошадь. Сверкнули из-под шлема знакомые глаза. Дикая ярость, казалось, пробила куяк. Мирон мгновенно пришел в себя. Олена?!

Но она уже во весь опор скакала к сопкам. Коса растрепалась, рассыпалась по спине. Казаки Овражного оттеснили князя, сшиблись с охраной бега, пытаясь рассеять ее и догнать уходившего к лесу с десятком хозончи раненого Тайнаха.

Мирон дернул за древко стрелы. Наконечник вышел легко, видно, стрелял неопытный воин. У бывалого лучника стрела пробила бы ногу насквозь и даже кость раздробила бы. А тут скользнула на излете, порвав кожу, поэтому крови было мало. Терпеть можно! Мирон с трудом перевел дыхание, пытаясь сквозь круговерть схватки разглядеть: неужто он видел Олену? Невероятно!

Тучи пыли заслонили реку, сопки, небеса. Но кто же послал стрелу в него? Среди хозончи Тайнаха нет зеленых юнцов. Выходит, Олена? Но как она оказалась у бега? Отчего в доспехах? И почему стреляла в него? Ведь явно узнала…

Мирон, забыв о ране, терялся в догадках. Но тут Овражный, привстав на стременах и грозя окровавленной саблею, закричал истошно, надрывая голос, и отвлек его от неуместных раздумий:

– Пошел на слом!

Казаки, перекрывая шум битвы, заорали дружно и грозно следом:

– На сло-о-о-ом! На сло-о-ом!

И кинулись в атаку.

В тылу у кыргызов продолжали рыкать пушки, выкашивая картечью вражьи ряды.

– Ура-а-а!..

– На слом!..

– Бей орду!.. – неслось над сопками, над рекою, над таежным простором.

Мирон работал саблей, орал, вертелся, как бес, в чудовищном водовороте битвы. И снова теплая кровь врага брызнула в лицо, голова кыргыза покатилась под копыта Играю…

Опять ударили пушки, теперь от реки. В пылу схватки ни русские, ни кыргызы не заметили, что показались на Енисее парусные суда. То плыла помощь острогу людьми и припасами из Краснокаменска.

Пламенел закат, громоздились черные тучи на горизонте. Чадили редким дымком несколько изб, спасенных от пламени женками и стариками. Стены острога, крыши башен, амбаров, казарм щетинились обожженными древками огненных стрел, прогоревших и потухших.

Но не все кыргызские стрелы пролетели мимо. Не все сабли промахнулись…

Под стеной приказной избы в ряд были сложены мертвые тела защитников острога. Отец Ефим в белой фелони медленно шел мимо погибших, вглядываясь в лица тех, кого успел узнать за недолгую свою службу в русской крепости, и ледяной обруч все крепче сжимал его сердце. Мерно покачивалось кадило в его руке, но сладковатый аромат ладана не достигал ноздрей, забиваемый удушливым запахом крови и гари.

– Доколе, Господи, будешь забывать меня вконец, доколе будешь скрывать лицо свое от меня? Доколе мне слагать советы в душе моей, скорбь в сердце моем день и ночь? Доколе врагу моему возноситься надо мною?..

Слова псалтыря лились с языка священника, и внутренне дивился отец Ефим, насколько близки они были сейчас его душе.

А с дальней сопки кричал в ярости и в бессилии Тайнах, подняв глаза к пылавшему заревом небу:

– О, всесильные Творцы! Пусть забудется имя мое, Мирошка, если не убью тебя раньше, чем взойдет на небе Ульгер. Велю рвать с тебя мясо кусками и накормлю собак твоими внутренностями!