Отражения

И лишь голоса одного из сыновей, третьего по старшинству, не слышно. Он выходит в комнату, где спит их отец и где на столе стоит гроб с телом их матери. Он долго стоит, глядя в полутьме на мать, маленькую хрупкую женщину, родившую и вырастившую таких богатырей. И… вдруг теряет сознание – от жалости, осознания потери, нестерпимости страдания… Потом все сыновья разбредаются по дому, закуткам двора и каждый выплакивает свою собственную боль. И лишь огонек в окошке освещает темноту ночи и слышатся сдерживаемые рыдания больших и сильных мужчин, которые ощущали себя в тот момент мальчишками…

Знаешь, Оль, я плакала, когда впервые читала этот рассказ. Так мне было жалко их всех – и умершую женщину, и ее мужа, который не знал, как же он будет теперь без нее, и их сыновей. Я – почему-то – представила тогда нас на их месте – себя, маму с папой, моих трех братьев. Тогда мои родители были еще относительно молодыми, да и мне самой было лет 13–14.

Потом, через годы, когда жила уже далеко от дома, я перечитала Платонова. И снова – сильнейшее впечатление. Наверное, потому что я, такая домашняя, привязанная к родным, очень скучала по своим родителям, братьям, своему городку. Да еще и с мужем не ладилось…

А когда не стало одного за другим папы и мамы, я поняла, Оля, про тот огонек в ночи самое главное. Вот пока он нам светит в окне дома, в котором родился, пока нам от него тепло, – ничего не страшно! Потому что близкие, дорогие тебе люди помнят тебя, любят и всегда всё поймут и всё простят…

Рита вздыхает, глубоко затягивается.

– Этот огонек погас, Оля.

Вместе с ним и во мне что-то умерло, какая-то часть меня, связанная с детством. С запахом маминого яблочного пирога – знаешь, какие у мамы были пироги! С долгими разговорами с папой обо всем на свете. Он у меня был замечательный! С непременной елкой в Новый год, с мандаринами, орехами, подарками…

Ритины глаза снова увлажнились от воспоминаний…

А я увидела в ней ту девчонку из давнего прошлого – хрупкую, большеглазую, с косой до пояса. Такой я узнала ее много лет назад, когда мы, семнадцатилетние, познакомились на подготовительных курсах в университет. Мы как-то удивительно быстро подружились. Теперь уж и не помню, с чего всё началось. То ли нам домой было по пути, то ли сидели рядом на лекциях. Оказалось, что у нас много общего – во вкусах, в любви к литературе, увлечении искусством. Потом уже увидела и узнала, как тонко и глубоко она может чувствовать, сопереживать. Как бескорыстна. И еще как ранима она в своей открытости, немножко провинциальной доверчивости – от душевной чистоты, неиспорченности.

Позже, следующим летом, Ритка приезжала к нам на дачу. Мы готовились с ней вместе к экзаменам, а мой папа – «дежурный по кухне» – угощал нас легким обедом: салатом из огурцов и огородной зелени и супчиком из испанских бульонных кубиков. Они тогда только еще появились в магазинах и казались этакой диковинкой.

Днем, когда учить спряжения немецких глаголов и перечитывать классиков становилось невмоготу – перед смертью не надышишься! – загорали, лежа на раскладушках. Ели ягоды ирги, называемой в этих местах каринкой.

Вокруг нас суетилась добродушная дородная спаниелиха Динка, норовя лизнуть в нос и украсть огурец с тарелки. Тепло. Пахнет землей и выполотыми сорняками… Красота!..

Потом я поступила в университет, а Ритка в политехнический.

– Маргоша, вот ты такая умница, красивая, добрая, душевная, тактичная. Лучше и не придумать! У меня за тебя, дорогая, душа болит, так хочется, чтобы ты нашла, наконец, своего человека и была счастлива!

– Знаешь, Олюшка, в книжке одной, не помню названия, женщина, в годах уже, немолодая, говорит своей юной симпатичной сотруднице: умная, мол, ты девка, но ду-ура!

Я и не поняла сразу, за что это она так ее «приласкала». А она и объясняет: «Вот ты всем вокруг хочешь показать, какая ты умная, сколько книг читаешь, что искусством увлекаешься, философией. Глупая! Да какому же мужику захочется с тобой соревноваться в уме, дотягиваться до твоего уровня?! Они ж боятся подойти к тебе, хотя все вроде у тебя на месте – и лицо, и фигура, и ножки. Им же не нужна ходячая энциклопедия! Им нужна обыкнове-е-нная женщина – чтобы умела борщи варить да пироги стряпать, детей здоровых чтобы нарожала, выслушать могла, чтобы считала мужа своего самым сильным и умным… А Шопенгауэра и Канта с Монтенем, коль охота будет, они и сами почитают, пока ты на кухне оборону держишь…»

Понимаешь? И у меня, как у той молоденькой сотрудницы, не хватает ума, чтобы казаться глупенькой. Хитрости недостает. Природной гибкости.

Олька, да мне уж себя не переделать. Не могу я смотреть по-коровьи восторженными глазками на мужчину и кивать согласно: «Да?!», «О-о!», «Неужели?», «Не может быть!», «Как интересно!»… – если на самом деле я вижу, что он банален и примитивен. Если нет в нем харизмы, глубины, душевной тонкости, ума, наконец!

Рита наливает себе еще кофе и продолжает: