Отражения звезд

Он записал тогда номер полевой почты медсанбата, в который передал девочку, и медсестра Алексеева, видимо с сочувствующей, доброй душой, написала ему впоследствии, что девочку эвакуировали в тыл и сейчас она находится в детском доме на Каме возле Елабуги.

Однако не канула в безвестность эта принятая им из рук регулировщицы девочка, он несколько раз запрашивал о ней детский дом, и ему отвечали, что Женя Параделова здорова, но он не забывал никогда, как, распахнув полушубок, прижимал к себе тельце девочки и тоненькая, как бы тлеющая ниточка жизни билась на ее виске...

А к концу войны Женю разыскала ее тетя, сестра безвестно пропавшей матери, выписала к себе в Бугульму, где преподавала в музыкальной школе, и два или три года спустя Серафима Георгиевна Сердобская написала майору Изумрудову:

«Мы с Женей всегда помним, что́ вы сделали для нее в войну, Александр Модестович. Я сама — мать, и низкий поклон вам за все. Женя теперь в музыкальной школе, у нее хороший слух, и я надеюсь, что по классу рояля она сделает в свое время успехи».

Но и он тогда уже был отцом, рос сын Костя, не испытавший никаких ужасов войны, знавший о ней только из рассказов отца, а пустой шрапнельный стакан, в котором стояли остро очиненные карандаши, казался ему, наверно, именно для карандашей и предназначенным.

— Сколько же лет мы не виделись? — спросил самого себя Изумрудов.

— Почти восемь лет, когда я была в Москве проездом из санатория в Ялте, — сказала та, которую звали когда-то Женей Параделовой, а ныне она была учительницей в музыкальной школе Евгенией Николаевной Верховцевой.

— Порядочно, — вздохнул Изумрудов. — Сынок? — и он кивнул в сторону мальчика, смирно сидевшего в углу дивана, куда его усадили.

— Да, — ответила Евгения Николаевна, но столь смутно, что Изумрудов задумался.

— Хочешь поиграть в игрушки моего внука? — предложил он мальчику. — У него целый склад на террасе.

Мальчик проворно перевернулся на живот, сполз с дивана, присел вскоре над сложенными в углу террасы игрушками, восторженно засопел, а Изумрудов с Евгенией Николаевной вернулись в комнату.

— Я давно хотела написать вам об одном событии в моей жизни, но в письме не расскажешь. Сейчас я приехала в Москву показать мальчика врачам, зимой у него часто бывают ангины, без операции, видимо, не обойтись. А сынок ли это мой? Да, сынок, как вы когда-то считали меня вроде своей военной дочки.

И Евгения Николаевна рассказала, что она замужем за хорошим человеком, авиаконструктором Виктором Юрьевичем Верховцевым, но детей у них нет, а несколько лет назад при аварии самолета местной линии погибла молодая женщина, машинистка конструкторского бюро Нина Сергеенко, одна из тех, кого называют «мать-одиночка», остался двухлетний мальчик, уже круглый сирота, и она с мужем решили взять его к себе, списались с двоюродной сестрой Сергеенко, и та, видимо с облегчением, сразу же согласилась, оговорив, правда, что к мальчику должны хорошо относиться.

— Что ж, — задумался Изумрудов, — по закону жизни все правильно. Между прочим, когда начинаешь стареть, к тому же писать мемуары, хотя и сугубо военные, прихватываешь кое-что и из своих личных чувств, а у меня они прочно связаны с вами.

— И мои чувства тоже связаны с вами, вы как бы передали мне эстафету, Александр Модестович... я всегда считаю, что это именно вы воспитали мое сердце.

А он смотрел на красивое, уже полное какого-то материнского достоинства лицо той, на предплечье которой было когда-то написано химическим карандашом ее имя: в предвидении каких мук, и потерь, и отчаяния написала мать ее имя, надеясь на чье-то милосердие? И в какой студеной дали вымершей степи осталась она, может быть замерзнув с лопатой в руках, или угнали ее в жестокую неволю?

Перебирая материалы военных лет, Изумрудов нашел как-то несколько открыток угнанных девушек, на марке лилового цвета изображен был тот в фуражке с высокой тульей, с двумя каплями усов под носом и тяжелыми мешками под глазами, а в открытках девушки писали условным шифром скорби: «Живу не хуже нашей Жучки» или «Живу в тепле, как наша Зорька», имея в виду, наверно, сарай со скормленной именно Зорьке соломой и зимним небом между голых стропил.

Он порылся в папке, нашел один листок, и Евгения Николаевна прочла написанные чьей-то юной рукой стихотворные строки: «Раскинулись рельсы широко, по ним эшелоны стучат, вывозят они с Украины украинских наших дивчат. Прощайте, зеленые парки, мне больше ведь в них не бывать, в Германию еду далеко свой век молодой доживать...»

— Где сейчас ваш сын, Александр Модестович? — спросила она по какому-то сложному ходу мыслей.

— В Африке. Он — инженер-строитель, его жена — врач, работает сейчас в одной из конголезских больниц. Ну, и внук мой с ними, пока не начнет ходить в школу.