Отражения звезд

Мышакова несмело взглянула на нее, ожидала, что́ скажет та дальше, но Балашова сначала ничего не сказала, а потом сказала так твердо, словно уже думала об этом и давно решила для себя:

— Не могу я пустить никого в свой дом... это гнездо мое, а твоя внучка — не кукушка.

И хотя и жестко это было сказано, Мышакова все же не могла представить себе, что могут ответить ей так... все-таки отец Вали сложил голову за то, чтобы люди хорошо жили, есть и его усилия в том, что живет она, Балашова, в новом доме, а на торты, которые выпускает их кондитерская фабрика, другой раз подивишься: столько красивого старания в цветах из сливочного или шоколадного крема, а то и надпись из крема, если подношение.

— Я за свой дом страховку плачу, — сказала Балашова почти с недоумением, как может кто-нибудь не понимать этого?

— Да ведь пустой стоит, — посмела ответить Мышакова.

— Как это — пустой? Сегодня пустой, а завтра, может быть, полный будет. У моего сына — семья.

Но она сама не поверила, что захочет сын, инженер на крупном заводе, вернуться в село, где делать ему нечего, да и квартира у него и дача от завода под городом Ачинском на берегу реки Чулым.

— Я твоему положению, Мышакова, конечно, сочувствую... но ведь у каждого свое. У тебя свое, и у меня свое.

Балашова хотела было добавить: «Я удивляюсь даже, как ты с этой просьбой пришла, да еще через столько лет, что и не узнала тебя сначала. Я — ни к кому с какой-нибудь просьбой, и правильно будет, если и ко мне — никто».

Но она лишь подумала так — не в прямое осуждение, а больше с недоумением, что давно совсем позабытая старушка польстилась на чужое жилье, а попробуй пусти только, потом и не выживешь, и построит ли еще колхоз дом или не построит — это тоже вопрос.

Мышакова сидела опустив голову, сидела в такой печали, хотя, наверно, заранее ждала, что откажут ей, и Балашова представила себе, как в слепой своей надежде ехала та почти от самой Рязани, а внучка, может быть, и не знает ничего.

— Я тебе сочувствую, конечно, — сказала Балашова, — но сама посуди — не виделись мы с тобой лет двенадцать, а то и поболе, а ты ко мне с просьбой, насчет которой и родная сестра задумается. Как это получается?

— Я и не надеялась, Неонила Федотовна, — сказала та, но тоже скорее прошептала. — Я ни в жизнь для самой себя не поехала бы, а Валюшу мне жаль, росла без отца и без матери: после того, как пришла похоронная на Мишу, Дуня, конечно, погоревала год-другой, а потом нужно было свою жизнь устроить, вышла замуж, уехала с мужем в Казахстан, а девочка при мне осталась, при мне и выросла, и школу хорошо кончила, а потом и техникум, и всё при мне. Мать хоть и пишет время от времени, но только не та мать, которая родила, а которая вы́ходила. Отсохло, как сучок... а со мной — всё, так что вы должны понять меня, Неонила Федотовна.

— Я понимаю, — ответила Балашова.

Но стало уже скучно, собиралась пойти в гости вечером, еще пообедать нужно, воскресенье только накануне длинным кажется, а начнется — и нет его. Она хотела было предложить Мышаковой пообедать вместе, но подумала, что приблизит ее внутренне, а этого делать нельзя, нужно сразу определить дистанцию.

— Ты пенсию получаешь? — спросила она.

— А как же... мать героя войны, у Мишеньки ведь три ордена было да еще медали.

Но так далеко это ушло, сейчас только смутно вспомнишь Мишу, хоть и учились с ним в одной школе, а у нее, Балашовой, разлад с мужем вышел, начал своевольничать, а она на фабрике выделилась со своими способностями, не захотела терпеть этого слабовольного, попивающего Семена Балашова, хоть и хорошего механика; сейчас и совсем опустился, приходил в канун Октябрьских праздников жалкий, наверно хотел попросить взаймы, но не решился, посидел только, спросил о сыне, и она жестко, без всякой жалости ответила ему:

— Нет у тебя никакого сына. В свое время относился ко мне без уважения, а меня, между прочим, люди уважают, так что с себя спрашивай.

Балашов сидел униженный, и все, что было в комнате вокруг, — и телевизор «Рубин», и сервант с хорошей посудой, и ковер с купальщицами у пруда, и ножная машина, и холодильник «Север» — все это было по ее стараниям, а с ним ничего не приобрели. Сын об отце никогда и не спрашивал, а если по правде, то и матерью не очень-то интересовался, и вовеки, конечно, не поедет в село, где стоит ее материнский дом...

— Я, между прочим, продала бы свой дом, если бы подходящий покупатель нашелся, — сказала она. — Может, прослышишь на селе — имей в виду... а тебе за хлопоты процент будет, подработаешь немного к своей пенсии.

— Сейчас Валюша начнет хорошо зарабатывать, — сказала Мышакова поспешно, — так что обойдемся.

— Это ты зря так, — упрекнула Балашова. — Я по-хорошему, а не для того, чтобы смягчить как-нибудь. Мой отказ на разуме построен.

— Я — что ж... я — ничего, — сказала Мышакова. — Я уважаю вас, Неонила Федотовна:

И что-то все же поднялось вдруг из глубины.

— Ты с каким же поездом приехала?

— Я в семь часов утра выехала... это председатель меня подтолкнул, сказал — поезжай, не откажут тебе в твоей просьбе.