Отречение от благоразумья

— Королева-мать, когда нам удалось добиться аудиенции, а Люка снова выпалил свою историю, сложила пухлые ладони над диафрагмой и сказала то же самое: «Ах, какие имена, какие имена!.. Всех — в Бастилию!» — хмыкнул отец Лабрайд и продолжил, все более увлекаясь течением событий: — В Лувре под руководством молодого командира синих мушкетеров де Тревиля и нашего преподобного отца развернулась самая настоящая облава. Не хватало только собак, загонщиков с рогатинами и воплей «Ату их, ату!». Мэтр де Милано явно вообразил себя карающим судией, указывая все новых и новых подозреваемых, пока кардинал Руанский в отчаянии не завопил, что Люка сам принимал живейшее участие в заговоре, а теперь, уподобясь Иуде, продает бывших союзников, надеясь на милость инквизиции, чего в природе не существует, как нет сердец у камней. Остальные подтвердили, а кто-то назвал мсье де Милано выкрестом — крещеным евреем, и заявил, будто место в Сорбонне он заполучил мошенничеством, используя поддельные бумаги. Господина ректора немедленно взяли за шиворот, подвергнув дотошному расспросу касательно обстоятельств, при которых он оказался в центре заговора. У мэтра Люка внезапно случился припадок немоты, а для довершения картины всеобщего смятения явился его преосвященство Арман дю Плесси и в самых скорбных выражениях сообщил: только что в квартале Марэ на улице Бурж найден труп маркиза д'Анкра, то есть Кончино Кончини, с перерезанными горлом. Честное слово, я думал, мадам Медичи от подобного известия хлопнется в обморок. Надо отдать ей должное, она оказалась в большей степени королевой, нежели обычной женщиной. Она даже не побледнела, зато примчавшаяся на шум госпожа Леонора ударилась в истерику.

От неожиданности я едва не выронил тяжелую папку:

— Значит, Кончини мертв?

— Мертвее не бывает, — кивнул отец Лабрайд. — После такой новости Ее величество заметно потеряла интерес к происходящему и довольно поспешно удалилась в свои покои, распорядившись, чтобы судьбой арестованных занялись совместно мсье де Ля Бель и нунциатура Консьержери, ибо речь идет не только о покушении на жизнь короля и королевы, но практиковании чародейства. Герр Мюллер, воспользовавшись удачным моментом, присовокупил к числу арестованных скоропостижно овдовевшую синьору Галигай, а д'Эпернон поднял шум, требуя, чтобы ему позволили переговорить с кардиналом Парижским.

«Переговорите в камере», — жестко бросила через плечо регентша.

— Герцога словно дубинкой по голове шарахнули, так и застыл с разинутым ртом, — отец Лабрайд весьма артистично изобразил описываемую сцену. — Его преосвященство дю Плесси, который обычно шествует со столь многозначительной физиономией, будто знает все про всех, вдруг перекосился и вылетел вслед за королевой, как черт, унюхавший запах ладана. Тут любой бы смекнул, что дело нечисто, однако отец Густав слишком увлекся возней с пленными и ни на что не обращал внимания. Тогда я махнул на все рукой и бросился догонять Армана дю Плесси. Поймал на парадной лестнице, сцапал за сутану и задал всего один вопрос: прав ли я, полагая, что между ним и заговорщиками есть что-то общее?

«Да и нет, — ответил этот непостижимый тип. Глянул эдаким печальным взором непризнанного святого и обреченно добавил: — Вы поторопились. Как же вы поторопились, господа, теперь придется все исправлять...» И поскакал вниз через три ступеньки, а я остался ломать голову — в чем мы поторопились и что такое намеревается исправлять господин парижский кардинал? Впрочем, на следующий день мы получили часть ответа: посаженный в Бастилию д'Эпернон отдал Богу душу. Кто-то, не мудрствуя лукаво, проткнул его стилетом. Отец Густав бросился лично допрашивать стражу, те в один голос твердят: заключенный настойчиво призывал исповедника, но местный капеллан его не устраивал, вынь да положь кардинала дю Плесси! Так всем надоел своими криками, что собрались послать за кардиналом, а тут он сам вкатывает в тюремный двор в карете четвериком. Прошел в камеру, поговорил с д'Эперноном и отбыл. Стражник, что выпускал дю Плесси и выпускал обратно, клянется всеми святыми и собственным жалованьем, что герцог после ухода этого, с позволения сказать, исповедника, был вполне жив и здоров, только злился на весь свет.

— Я бы тоже злился, — согласился я. — Из Лувра да в Бастилию, да впереди брезжит близкое знакомство с инквизицией — веская причина для потери душевного равновесия. Тем более старый герцог помнит времена, когда он, с попустительства короля Генриха Третьего единолично правил Францией... Надо полагать, господин легат приступил к поспешному допросу тех узников, что еще оставались на местах?