Отречение от благоразумья

По молчаливому уговору Джулиано не задал ни одного вопроса о судьбе делла Мирандолы, догадываясь, что расспросы ни к чему не приведут, а помочь ему я не в силах. Потому разговор крутился возле последних пражских сплетен: фон Турн опять повздорил с Мартиницем; безвылазно засевшего в Карлштейне императора Рудольфа, по слухам, непрерывно бомбардируют письмами из Рима с требованием принять меры к разошедшимся «чешским братьям»; вчера на Златой уличке кто-то из алхимиков скрещивал красного льва с золотым быком на водяной бане и устроил изрядной силы взрыв, завершившийся пожаром... Кстати, знаете пана Витольда Жеготу, ну, того юнца, который старательно пытается влезть в какое-нибудь оккультистское сообщество? Мальчишка от чрезмерных умственных усилий подцепил горячку. Теперь мэтр Ла Гранж демонстрирует на нем свое искусство врачевателя, но пока безуспешно.

Пороховая башня внезапно появилась над окружавшими ее домами — трехъярусное золотисто-коричневое сооружение в готическом стиле, с множеством тонких башенок, стрельчатых бойниц и красной черепичной крышей. Пан Каспер, помедлив и воровато оглядевшись, юркнул в гостеприимно приоткрытые двери дома, на чьем фасаде красовалась заметная даже в наступающих ноябрьских сумерках ярчайшая вывеска: золотой донжон в полукруге надписи «Прашна Брана». Выходит, у меня есть возможность совместить два дела: проследить за фон Краузером и глянуть на объявившегося в городе певца по кличке Лэрц. Если он, конечно, тут.

Студиозусы и их подружки шумно ввалились в трактир, следом вошли мы с Джулиано. Небольшой продымленный зал с десятком столов, казалось, до отказа наполнял звук хрипловатого голоса, уже знакомого мне по давешним беспорядкам на Кржижовницкой площади:

Когда неделя за неделею в тюрьме неслась,
И приближался час отправки на галеры,
Я на нее смотрел в окно, к железным прутьям прислонясь,
И говорил себе: «Любовь моя, химера!»
Но даже в сказочных морях такой красотки нет,
И даже в Африке не знал бы я покоя.
Скучней нормандского коровника казался Новый Свет,
И потому я деру дал из-под конвоя.
Она летела впереди,
И вывела к своим стопам,
С душою демона в груди,
Химера с крыши Нотр Дам...

— Вам повезло, — наставительно сообщил Орсини. — Перед вами новейшая достопримечательность Праги. Смотрите и запоминайте.

— Это кто? — немедля поинтересовался я.

— Дерек Шиммель, он же Лэрц, он же, по образному выражению круга его рьяных поклонников и поклонниц, Последний Мейстерзингер, — с кривоватой ухмылкой перечислил Джулиано. — Талантлив, но мрачноват. Синьор Фортунати, по слухам, намеревается сманить его в свою труппу...

Песня о воришке, влюбившемся в статую химеры с собора Парижской Богоматери, пришла к своему печальному завершению, студенческая братия, молотя кружками по столам, заголосила «Еще!», а я рыскал глазами по сторонам, ища, куда запропастился фон Краузер. Инквизиторский осведомитель отыскался в дальнем углу, где коротал вечер в одиночестве, и я почувствовал разочарование — видимо, пан Каспер пришел сюда без всяких тайных целей.

Лэрц тем временем спрыгнул с огромной пивной бочки, исполнявшей роль сцены, крикнув, что продолжение воспоследует, как только он перекусит, и начал пробираться к очагу, по пути отказываясь от многочисленных приглашений разделить компанию и остановившись только возле крохотного стола на двоих. Там сидела девушка — пухленькая, с круглой симпатичной мордочкой и длинными каштановыми косами, наряженная в крикливо-яркое красное платье и таращившаяся на своего приятеля прямо-таки обожающим взглядом. «Француженка Яна или Жанна, про которую рассказывал Мотл», — решил я.

В трактире повис обычный неразборчивый гул беседующих голосов, нарушаемый то пронзительным смехом девиц, то ученым спором между студентами, то обрывком разудалой песни. Фон Краузер под шумок тоже обзавелся собеседником: к его столу подсел невысокий тип, только что вошедший с улицы и с ног до головы завернутый в мокрый темный плащ. Вот незнакомец откинул капюшон, мелькнули рыжеватые локоны и я с некоторым изумлением признал не кого иного, как доверенное лицо наместника Мартиница — Станислава Штекельберга. «Прашна Брана» что, становится самым модным заведением Праги? Какого черта сюда принесло Штекельберга, без насущной необходимости не высовывающего носа за пределы Градчанского кремля и Малой Страны? Или он исчерпал свой кредит у пани Эли? Я буду не я, если не узнаю, о чем они шепчутся!

Кто-то из приятелей позвал Орсини, итальянец извинился и ушел. Воспользовавшись моментом, я переметнулся поближе к столу фон Краузера, ткнулся в чью-то оставленную кружку и навострил уши.