Отреченные гимны

На верхней палубе, куда поднялись все, кроме Силы, гуляли острые ветерки, шатался некрепкий еще речной сумрак. Сквозь буроватую его наволочь правый высокий берег Волги еще виднелся, но воспринимался уже как нечаянно-неловкая размывка заскучавшего к ночи художника. Был он каким-то неестественным, этот далекий холмистый берег, был словно за порогом реальности! Впрочем, никто, кроме Нелепина, на берег не смотрел. Всяк был занят своим, и поэтому текла в четыре потока по-над стынущей материей воды материя человечьих мыслей. Дурнев думал о том, что опускаться дальше ему, ученому мирового уровня, занятому ныне устройством рулетки и лотерей, некуда. А надо либо кидаться головой в Волгу, либо валить за бугор. Зистер прикидывал, как сгладить у нежданно объявившегося представителя хозяев ночного клуба и многих других городских объектов неприятное впечатление от криков губернатора, как перетащить заезжего москвича на свою сторону в намечавшейся нешуточной драчке местного значения. Нелепин, обычно не слишком к женщинам внимательный, - безотрывно глядел на Иванну. У него вдруг явилось стойкое впечатление: в скором времени предстоят им совместные дела, предстоит совместное, чуть ли не сдвоенное существование! Почти против желания погружался он в незнакомую женщину, в ее душу и плоть, сливался с ее, пока для него загадочной, жизнью. "Что за черт... С чего это я заскакиваю во что-то еще со мной не случившееся?"

Иванна же в тонком своем спортивном костюмчике мерзла, ругая себя за то, что "выперлась" на этот сквознячище, и мечтала об одном - зарыться головой в подушку и забыть все: сумасшедшую идею поехать в Волжанск, устройство на временную работу в не известную никому фирму, съемки то ли в порнографических, то ли в биоэнергетических фильмах, ведущиеся какими-то чересчур скрытными людьми - может, учеными, может, военными... Ей хотелось разметать по ветру свою нынешнюю жизнь, которую иначе как жизнью крепостной девки и назвать было нельзя. "Хуже даже, чем крепостная! Продали, продали, - твердила Иванна про себя. - А кто продал?! - подливала она масла в огонь. - Сама ты себя и продала! Да только думала продаться красиво, а получилось: будут трахать тебя все подряд, когда и сколько захотят, а вместо цветочков-колечек получишь помои на голову. Потом еще и ноги об тебя вытрут!"

За всеми этими мыслями Иванна почти не слыхала, что говорил ей новый знакомый, правда, изредка и всегда в местах нужных слабо-равнодушно ему улыбаясь.

"Мели Емеля - твоя неделя", - подытожила она наконец про себя излияния незнакомца. И тут же решила: наплевать на все! Надо лететь, куда летится, падать - куда падается, втаптываться - куда втаптывает ее ребристыми подошвами начинающаяся ночь. Тут впервые внимательно глянула на нового своего собеседника. "Неплох! Главное рост, конечно. А то все недомерки какие-то попадаются. В ресторан стыдно выйти! И при деньгах, кажется. Тоже - плюс. Может, такого-то мне, дуре, и надо, может, он-то меня отсюда и вытащит, по попке нашлепает, в Москву к папе-маме отправит?"

- Вы сухое шампанское, но только совершенно сухое, без крупицы сахара любите? Чтобы бокал от сухости дымился? - Иванна распрямилась, улыбнулась.

От неожиданности Нелепин поперхнулся и развел руками, словно показывая: кто же, Иванна Михайловна, такого шампанского не любит? Потом добавил:

- Вообще-то я пью обычное сухое вино. Белое, не слишком охлажденное. Но вас, Валерьяна Романовича и господина Зистера я приглашаю выпить именно шампанского.

Здесь настало новое мытарство: мытарство чревоугодия, неумеренного питанья и несоблюденья постов.

Медленно, словно крадучись, вошли они в чье-то громадно-разверзшееся чрево. Ангелы в тусклом брюшном сиянии растворились.

Прожорливые, размером с гренландского тюленя личинки, кольцатые черви и каменные осы копошились над голубовато-лазоревыми всхолмленьями кишок. Кой-где кишки эти были пережаты до невозможной ужины, кой-где бугрились напряженно-плотными опухолями, узлами. В пространственной тесноте между желудком, селезенкой и печенью тоже царил мутно-синенький, с отравным коричневым оттенком свет. Здесь сновали уже не духи воздушные, - сновали какие-то ловкие официанты и продавцы-лотошники. Они-то и понесли навстречу поставленному на мытарства подносы с яствами, с питьем. Были питье и пища невыносимо гнусны, отдавали блевотиной, посвечивали кровавым калом. Запах жарящихся, скворчащих на цепторовских сковородках, клокочущих в кастрюлях-скороварках отбросов, мучительный своей неизбывностью, обдал испытуемому ноздри, опалил ему рот, проник в сердцевину души.