Отреченные гимны

По вечерам, когда набережные Южнороссийска обволакивала нежная морская мгла, измочаленный жарой и вздохами моря, он представлял себе чуть припорошенные снежком московские холмы, бегущие вниз бульвары, холодноватые, глубокие, как серо-зеленые воды, московские сады...

Призрачный, небывалый город на холмах раскидывался по вечерам перед ним! Розовый, восковой, льдяной, духмяный! Именно в нем проводил долгие вечера, наполненные мягкой, чуть покалывающей горло (как шампанское) струнной музыкой, его прадед. Именно в этом городе начинал жить, хмелея от нестрогих постов, от сладко-тяжкого, колокольного гуда, его дед, вышвырнутый еще мальчишкой в 17-м, проломном, из Москвы вон и докатившийся вместе с травой и сором, вместе с сухой конской падалью до узкого в плечах, жмущего в боках, измазанного черешней, как соком женских губ, Южнороссийска. Дальше катиться было некуда. Почувствовав предел, рискуя быть поставленным к стенке, но еще больше пугаясь потерять ускользающую плоть оставшейся на севере снежной России, трепеща и обмирая, дед остался здесь, зацепился за острый камыш, мелкие лиманы, еле различимые вдалеке скалы...

Опасаясь увидеть вовсе не то, что представлялось и желалось, Нелепин уехал в Москву в последние дни сентября 1993 года.

И вот теперь, подымаясь с нежданным вожатым уступами пресненских садов, продираясь сквозь резкий, психозный, хватающий за рукав воздух, он узнавал и не узнавал вылепленный им во снах город.

Навстречу идущим пробежали вниз, к Большому Дому, несколько возбужденно жестикулирующих, что-то на ходу обсуждающих омоновцев, прошли двое судорожно тыкающих палками в камни стариков; глянув внимательно черным глазом, медленно проковыляла собака в осенних репьях.

- Ну, больше пытать я вас не буду! Придете в себя, тогда и поговорим. Да, забыл представиться: Ушатый Александр Мефодьевич. Генерал-майор. Ныне руковожу фирмой. Не посреднической, кстати, производственной. Так что крупно подвезти вам может. Я ведь вас почему про камеру спрашивал? Нужда у меня в людях хороших, тем более снимать умеющих. Ох, нужда! Второй-то камеры у вас, надеюсь, нету? - неожиданно понизил голос генерал-майор. Ну, думаю, вы и со второй-то больше в это осиное гнездо не сунетесь!

- Не знаю... Человек там пропадает один...

- Женщина?

- Какое там! По дороге в Москву казачок один пристал. Надо его оттуда выудить.

- На казачке вашем поставьте крест. Не пробраться теперь в Дом. Это я вам уже без шуток говорю. Так что и думать забудьте.

- Как забудешь? Жаль казачка!

- Ишь ты жалостливый какой. А себя вам не жалко? Между прочим, кабы не мои солдатики, лежать бы вам теперь с проломленной балдой да на дне Москвы-реки! У вас, кстати, в Москве телефончик имеется?

- Имеется, - Нелепин пожал плечами. - Я у тетки остановился, на Козихе.

- Давайте телефон сюда. Вечером позвоню, тогда и поболтаем. Говорю же: нужда у нас в людях хороших. А к Дому этому поганому - ни ногой! Там столько дурных энергий скопилось - и говорить не хочется!

- Да я, в сущности, так и думал. Чего они, болваны, в нем засели? Только завтра воскресенье ведь. А в воскресенье мы с казачком встретиться условились. Он с самого ранья и выйдет. Может, и ему вся эта бодяга надоела.

- Ишь ты... У вас, это самое... дедушка не священник был случайно?

- Нелепин он был. Предприниматель. Здесь в Москве и дом Нелепиных есть. Так до сих пор его "нелепинским" и зовут. За Китай-городом, может, слыхали?

- Слыхал, слыхал... - подавая на прощанье руку и отчего-то резко нахмурившись, ответил Ушатый.

Вечером громадный, сизоголовый, молодой еще, но притворявшийся зачем-то суровым и старым генерал, весь день не выходивший у Нелепина из головы, и впрямь позвонил.

- Так на чем мы с вами закончили? - пророкотал он свежим баском, чуть посбавившим, правда, за день зыку. - Ага! Так! Мы, кажется, о работе говорили. Нашел, нашел я для вас местечко! Ох и тепленькое! С понедельника можете и заступать. Формальности - ерунда. Вмиг уладим!

Ушатый положил трубку, Нелепин из прихожей вернулся в отданную ему теткой в полное владение комнатку с диваном и обширным книжным шкафом, лег, попытался уснуть.

Он проснулся, когда часовая стрелка теткиного будильника, отлипнув от пятерки, тяжко-грузно шла к середине циферблата. Плыл с неба на землю шестой час утра. Спать больше не имело смысла. Прошлепав на кухню, Нелепин согрел кипятку, выпил чаю, поглядел в окно на проступающий рваными пятнами рассвет и, стараясь не разбудить тетку, не взяв ничего, кроме денег и паспорта, выскользнул из дому.