Отрешенные люди

— Какая, к черту, может быть служба в такой мороз, — полушутливо отвечал поручик, — на короткий срок к вам и обратно без задержки.

— В сам Тобольск или еще дальше? — поинтересовался Зубарев, видя, что офицер не прочь поговорить.

— Еще не знаю. Как дело повернется. — Кураев чуть помолчал и неожиданно перешел на шепот, приблизив лицо к собеседнику. — Коль застану в Тобольске генерал–майора Киндермана, передам ему важную депешу, — он выразительно похлопал левой рукой по залоснившемуся боку кожаной сумки, лежавшей на сиденье подле него, — то и дня не задержусь у вас. Но я склонен предполагать худшее: придется разыскивать мне его где–нибудь по крепостям на южных рубежах.

— И вовсе нет, — высказал вдруг свою осведомленность Зубарев, — никуда ваш генерал из Тобольска не выезжал. Как летом приехал до нас, так и сидит безвылазно. Тем более в такие морозы он свой длинный нос дальше кабинета губернатора и не показывает.

— Вот как? — с интересом посмотрел на купеческого сына поручик. — Если честно, то мне в Петербурге намекали, что этот мальчик не имеет склонности к походной жизни. Значит, знающие люди оказались правы.

— Почему вдруг мальчика? — удивленно переспросил Зубарев. — Я его своими глазами имел честь видеть, здоровый мужик.

— А, вот вы о чем! — звонко, с переливами рассмеялся Кураев. — Дело в том, что "кинд" в переводе с немецкого означает ни что иное, как "мальчик". Языки надо учить, милейший попутчик, авось пригодятся.

Зубарев ничего не ответил и лишь обиженно надулся, повернул лицо к замерзшему оконцу кареты и попробовал отогреть его ладонью. Но, даже когда удалось чуть отогреть заиндевелое стекло, увидеть что–то в ночной темноте было невозможно. Лишь изредка мелькали белесые стволы березок вдоль дороги да иногда мягкие еловые лапы оглаживали зеленой хвоей дверцу кареты. Он прикрыл глаза, сон набежал, потянул было в темную неясную бездну, но ярко вспыхнули недавние события, произошедшие с ним на ирбитской ярмарке.

… Сговорившись с двоюродным братом Михаилом Корнильевым, он под видом откупщика отправился в Ирбит на ярмарку. Корнильев был одним из главных воротил по торговым делам в Тобольске, а если разобраться, то и по всей Сибири вряд ли кто мог сравниться с ним по величине оборота, но за последние два года он понес немалые убытки, отправляя товары на продажу в Ирбит. Там, вокруг ярмарочной распродажи, ловко раскинули свои сети несколько приказных, а, возможно, и кто–то из таможенных людей был с ними заодно, притом с каждого купца им в карман перепадало не по одному рублику. Тех, кто ерепенился, отказывался платить, заворачивали со всем обозом и уже никогда больше даже на пушечный выстрел не подпускали к торговым рядам, выискивая благовидные предлоги. Предлог всегда можно было найти, и корниловские обозы пару раз возвращались в Тобольск со всем товаром, чем едва не ввели в полный раззор оборотистого хозяина.

Сам Михаил Яковлевич, ссылаясь на дела в городе, на президентскую должность в магистрате, ехать в Ирбит не желал и сговорил на это дело Ивана, выправив ему предварительно подложную бумагу, что он имеет винный откуп, с чем тот и прибыл к самому открытию ярмарки.

Поначалу все складывалось ладно, справно. Он знакомился с купцами, съехавшимися сюда со всех концов России, заводил с ними накоротке разговор о лихоимстве таможенных надзирателей, о чем знали все и каждый. Купцы охотно поддакивали ему, рассказывали сколько им самим пришлось натерпеться, зло поблескивали глазами, а, подпив, грозились пожечь таможню, изувечить ненавистных приказных и всех, кто под руку подвернется.