Отрезанный

Она потянулась вверх, крепко держась обеими руками за веревку, уже натершую до крови ее шею. Времени осталось не так уж и много – скоро маньяку эта игра надоест. Он вставит в замок нужный ключ и войдет в подземелье. Но она больше не боялась этого. Так же как не боялась и смерти. Ведь бедняжке удалось найти собственное «я», хотя это и произошло при помощи старой картонной коробки. Однако она не понимала, почему вид этой картонной коробки не пробудил в ней воспоминания ранее. Но задумываться над этим уже не было смысла – ей следовало действовать, пока не стало слишком поздно. Пока маньяк не встал напротив нее с ножом для обрезания и не перерезал веревку, чтобы затем вновь наброситься на нее, жестоко пытать и убить.

Снаружи снова послышалось позвякивание, и связка ключей опять ударилась о стальную обшивку противопожарной двери. Тогда она в последний раз посмотрела на видеокамеру и показала своему убийце средний палец.

– Теперь мне известно, кто я, – сказала девушка и улыбнулась. – Я не проститутка, а ты – засранец.

Затем она громко прокричала в видеокамеру свое имя и фамилию. И… прыгнула.

Когда противопожарная дверь наконец отворилась и в помещение ворвались люди, бедняжка была уже мертва.

Глава 62

Гельголанд

– Ханна! – громко крикнул Херцфельд и стал прислушиваться к многоголосому эху, раздававшемуся в многочисленных подземных сооружениях.

Прямо перед ним начинались два туннеля, расходившихся в противоположных направлениях. В свете фонарика удавалось разглядеть только серые бетонные стены, покрытые капельками воды, просачивавшейся из пор кладки и собиравшейся в лужи на слегка наклонном полу.

– Ханна, ты здесь? – крикнул Херцфельд еще раз.

Его голос звучал немного громче и гораздо отчаяннее. Уже через несколько шагов его пронзил смертельный холод, напомнивший тот, который исходил от полыньи в озере.

– Ханна! Малышка! – не переставал звать несчастный отец.

– Здесь кто-то есть! – услышал Пауль возглас Бандруппа, который на развилке при входе пошел по другому пути.

Сейчас он стоял в одном из помещений без дверей, имевшихся в этом туннеле в большом количестве и располагавшихся на разном удалении друг от друга. Звук его голоса также эхом отразился от стен лабиринта, и Херцфельду было трудно определить, откуда именно он исходил. Тогда он направился обратно к входу.

– Где? – поспешая, воскликнул профессор.

Однако вопрос оказался излишним. Бандрупп вместе с врачом-спасателем стоял перед узким входом в квадратный бункер, из которого доносился дрожащий и сопровождаемый электростатическими разрядами шорох. Херцфельд протиснулся между ними и только тогда понял причину нерешительности своих спутников. Они боялись засвидетельствовать смерть девушки.

– Ханна! – чуть ли не плача, воскликнул несчастный отец и, расталкивая своих спутников, ворвался в квадратное помещение.

Он подбежал к старой тахте, на которой лежало скрюченное тело, встал на колени и взял девушку за руку. Не обнаружив признаков жизни, он прижал обмякшее тело к себе и, уткнувшись в распущенные, пахнувшие пылью и потом волосы, зарыдал:

– Я с тобой, малышка! Все плохое позади! Я с тобой, Ханна!

В этот момент несчастный отец почувствовал, как кто-то положил руку ему на плечо. Не оборачиваясь на полный сострадания голос бургомистра, он взял голову Ханны в свои руки, проверил наличие у девушки дыхания и стал нащупывать пульс на ее сонной артерии.

– Кортизон! – крикнул профессор ранее стоявшему сзади врачу, а теперь тоже опустившемуся рядом с ним на колени.

– Не думаю, что это поможет, – с сомнением покачав головой, ответил тот.

– Что? – сердито посмотрел на него Херцфельд. – Моя дочь астматик, так что не мелите чепухи и приготовьте шприц!

– Это не требуется, – ответил врач и указал рукой на Ханну. – Видите?

Тогда и профессор увидел это – ингалятор в руке дочери и ее неглубокие, но равномерные вдохи.

– У нее нет приступа, – тихо произнес врач. – Она…

Херцфельд согласно головой и завершил фразу, начатую врачом:

– Она в шоке.

В этот момент Ханна открыла глаза, которые до сих пор держала закрытыми. Какое-то мгновение она смотрела на отца абсолютно ничего не видящим взглядом, явно его не узнавая. Но еще хуже было стеклянное выражение ее глаз, устремленных в пустоту.

– Ханна! Малышка! Я здесь! – продолжал кричать несчастный отец.

Однако она не откликалась и не среагировала даже тогда, когда Херцфельд щелкнул пальцами прямо перед ее зрачками.

Внезапно, в тот самый момент, когда Пауль нежно убирал ей волосы со лба, она открыла рот.

– Что она сказала? – переспросил врач, по-прежнему стоявший на коленях рядом с профессором.

Однако и несчастный отец также ничего не смог разобрать. Слово, невнятно произнесенное Ханной, напоминало какое-то имя.

Оно походило не то на «плащ», не то на «плач».

А может быть, «палач»?