Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты

И надо отдать должное Сергею Николаеву — он сумел передать матросам твердость своего духа. Без суеты, крика и брани отдавал команды. Ему постоянно докладывали, какова осадка у катера, сколько оборотов дает двигатель, когда исправят второй мотор. Командир ни на минуту не мог оставить свое место на ходовом мостике, ему приходилось следить за курсом, наблюдать за обстановкой, распоряжаться матросами и старшинами, прикидывать, что и как делать при встрече с неприятельскими кораблями.

Но надо было кому-то быть с людьми, возле них, работать с ними бок о бок, улавливать их тревогу и наблюдать за настроением. И тут точно к месту пришелся наш замполит. На таких малых кораблях по штату не полагается иметь политработника. Иван Иванович сразу оказался как раз на том месте, где и был нужен. Он не произносил громких слов, да они и не были нужны. Шутку в такую минуту тоже не примут, тут не до смеха. Но и постную физиономию людям показывать нельзя. Лучше всего быть вместе с людьми, локоть в локоть с ними, сообща делать горячее дело. И он поспевал и к мотористам, и к торпедистам, побывал у радистов и поперекидывал ведра при откачке воды.

В свое время, еще на севере, когда Леонов стал командиром отряда, потребовалось подобрать ему заместителя по политчасти. Командованию надо было сделать сложный выбор. В отряд предстояло послать такого политработника, в натуре которого сочетались бы качества и командира и комиссара. Нужен был такой офицер, который бы вошел к разведчикам сразу как в свою семью, чтоб они его признали. А в жизни отряда однажды был такой замполит, который не обладал силой воли, стойкостью характера, смелостью, необходимой для политработника в особом разведывательном отряде. И командование вынуждено было вскорости перевести его в тыловое подразделение. Разведчики, не отличавшиеся кротостью нрава и мягкостью характеров, почитают такого замполита, которого они увидят в деле, оценят в боевой схватке. К такому они потянутся сердцем и полюбят всей душой. Надо было подобрать офицера с твердым характером, чтобы он мог умерить излишнюю показную вольность и браваду у бойцов не только молодых, но и у некоторых опытных и заслуженных.

Военный совет флота назначил в отряд лейтенанта Гузненкова. Нелегко пришлось ему у разведчиков с первого же дня. Но он, видно, вовремя понял, что с таким народом нельзя сразу брать круто, с ходу и в лоб этих людей под свое влияние не возьмешь. Не послаблять «признанным», не потрафлять их вольностям, не попадать под влияние авторитетов, славы и известности — не так-то легко на первых порах. Первая настороженность, с которой его встретили, скоро прошла. Комиссар оказался человеком душевным и простым. Он не докучал бойцам монотонными нравоучениями и пережевыванием таких известных истин, которые люди сами давно знали или о которых могли узнать и без него. Разговоры его о жизни, которые принято называть политическими беседами или информациями, не были похожи на привычные застольные занятия. Они как-то сплетались с думами разведчика о его доме и родных, о товарищах по оружию. Большие тяготы страны становились личными, своими. Он быстро успел узнать психологию каждого разведчика, запомнил, у кого что на душе, и научился находить к ней подход. Это и сблизило его с десантниками. А личная храбрость, которую не раз мы видели в бою, поставила комиссара на такое место, которое и положено было ему занимать по его высокому партийному назначению.

— Ты что приуныл? — заметив загрустившего Николая Мальцева, подсел к нему Гузненков.

— Тяжело, комиссар. Лишился я друга. Какой был парень… Даже не мелькнул на поверхности, видно, попал в водоворот и сразу ко дну…

— Этому горю теперь не поможешь, со дна моря не вернешь. Я ведь тоже его давно знаю, еще по Рыбачьему. Лиха хватил он немало. А ты крепись. С японцами дела еще впереди, и за Федю сочтемся.

Поглотило море в свою бездну сегодня Федора Мозалева. О нем и сокрушается Мальцев. Немногим более года воевал Федор в нашем отряде, а до этого высидел стойкую оборону, три года мок, мерз и продувался ветрами на полуострове Среднем, что соединяет Рыбачий с материком. Это на самом правом краю огромного фронта, дальше по сухопутью воевать было уж негде, за Рыбачьим шумело штормами, укрывалось туманами и снежными зарядами Баренцево море. Там хозяйничали эсминцы, подводные лодки, дальние самолеты. На Среднем, на скалистом полуострове, Федор служил в разведке бригады морской пехоты. Рослый, крепко сложенный, он обладал недюжинной силой. Показывая нам свои увесистые костистые кулаки, он говорил: «Во, смотри, три года на чердаке сушился. К кому приложу, тот не встанет». Про чердак и три года — это, конечно, для образности. А вот насчет того, что после такого удара нелегко подняться, — это была правда. Мы имели такую возможность видеть, когда испытавший силу этого кулака враг так и оставался лежать недвижимым.