Отряд под землей и под облаками

Отец несколько мгновений внимательно всматривался в сына.

— Никто от тебя не требует, чтоб ты был фашистом, — снова понизил голос отец и быстро огляделся по сторонам. — Я ведь тоже не фашист. Кто тебя заставляет быть фашистом?.. Только… — Голя вдруг замолк, словно ему не хватило слов. Может быть, понял, что все слова напрасны, что Павлека ничем не проймешь? Каждый думает по-своему и не понимает другого, словно они говорят на разных языках.

Отец и сын замолчали.

Когда они вышли на своей станции, у Павлека сжалось сердце. Город, где была школа, «черные братья», волнующие приключения и тяжкая расправа — все осталось позади. Даже после утреннего прощания с товарищами ему не было так тяжело.

* * *

Спустя месяц, когда листья уже опали и с севера подули холодные ветры, однажды ночью Павлек стоял высоко в горах. Контрабандист, который переводил его через границу и нес в рюкзаке его сундучок, сказал:

— Посмотри еще раз на Полог, больше ты его не увидишь.

Павлек оглянулся. Ночь выдалась темная, безлунная, меж редкими облаками мерцали одинокие звезды. Взгляд его окинул горные склоны, тесные ущелья. Весь край тонул в глубокой тьме. Лишь кое-где трепетали слабенькие огоньки, точно светлячки. Это были хутора в горах. А дальше в долине мигало целое скопище огней. Там находился Полог.

Он представил себе родной дом. Встревоженная мать не находит себе места от страха за него. Удалось ли ему пройти через глухие горы на ту сторону? Отец сердится: ночь на дворе, а сына все нет дома. Где он только шляется, этот бродяга? Разве он не знает, что как только стемнеет, он должен быть дома? Может быть, тут-то мать и скажет ему, что он опять натворил. Конечно, с ее ведома и согласия… Отец вскипит, и у матери из глаз хлынут слезы. А может, и не вскипит, а возьмет шляпу и уйдет, словно не желая ничего об этом знать. А может, в глубине души одобрит этот шаг сына…

Когда они вернулись домой, отец, вопреки ожиданиям Павлека, не поколотил его. Только был постоянно сердит и не смотрел в его сторону. Слуга пронизывал его взглядом, как бы говоря: «Смотри не проговорись о патронах!» Павлек понимающе подмигнул ему, и Йохан довольно ухмыльнулся в усы. Мать, вся в слезах, обняла его так, словно уже и не надеялась увидеть его живым. Ей-то он и доверился. Однажды, когда они остались вдвоем, он открылся ей и рассказал о своих планах. И как ни тяжело ей было расставаться с сыном, она помогла ему. Написала сестре письмо, в котором говорила о нем всякие хорошие слова и просила приютить его. И гнев отца в первую минуту, когда он обо всем узнает, она брала на себя.

— А ты, — сказала она сыну, — напиши отцу ласковое письмо, когда будешь по ту сторону…

Огни родного Полога, воспоминания о доме согрели душу Павлека. Слезы защипали глаза. Итак, он уходит. Быть может, надолго, быть может, навсегда, кто знает. Когда он двинулся дальше через горный хребет в страну, которой он до сих пор никогда не видел, он оглянулся еще раз. Бросит ли он когда-нибудь еще взгляд на родные места?

Павлек не мог тогда знать, что наступит день, когда он с винтовкой в руках поднимется на этот самый хребет и при свете весеннего солнца увидит под собой Полог. Это случится тогда, когда наконец осуществятся мечты «черных братьев».

1952 г.

Драгутин Малович Рыжий кот

Часть первая

Рыжий кот

Я тебе рассказывал про Рыжего кота? Нет? Тогда слушай.

Рыжий кот был барон, а может быть, виконт или граф. Сейчас трудно установить его титул. Одно достоверно известно — он был рыжим. Именно это и отличало его от других котов. Ну и красавец он был — всем котам кот! Второго такого кота на всем белом свете не сыщешь. Уж ты поверь мне, сынок, и не слушай того, кто вздумает с этим не согласиться.

Мать его звали Анна-Мария-Розалия. Тебе смешно? Но я вовсе не шучу. Благородным кошкам всегда дают несколько звучных имен. И чем благороднее ее происхождение, тем больше у нее имен. Разумеется, у Анны-Марии-Розалии было еще семь имен, просто я их забыл. Однако ее хозяйка, высокородная графиня Ало́йза Ле́нер Хо́фманстал, всегда называла кошку полным именем.

В середине тысяча девятьсот тридцать третьего года мы приехали в графское поместье. Графиня велела нам ждать ее возле за́мка — она желала взглянуть на нас. В назначенное время мы пришли к за́мку, наивно полагая, что графиня выйдет к нам, но, видно, негоже графине якшаться с простыми людьми — во двор она не вышла, а только подошла к балкону. Рядом с ней стоял бледнолицый щербатый мальчик, смотревший на нас столь же высокомерно, как и графиня. Тяжко, сынок, вспоминать эти взгляды, полные презрения, брезгливости и отвращения, которые, точно помои, выплескивались на нас из высоких окон старинного замка графини Ленер Хофманстал.

— Таращится на нас, как на дохлых рыб, — сказала Ми́лена.

— А графиня косая, — заметил Вита. — И мальчишка тоже.

Мать улыбнулась и тихо проговорила:

— Наверно, это у них семейное. Не то чем бы графы отличались от простых смертных?