Отряды в степи<br />(Повесть)

Офицер вскинул наган, но партизаны опередили его. Меткая партизанская пуля срезала офицера наповал.

К утру операция была закончена. Казачья кавалерийская сотня полностью ликвидирована. Захвачены трофеи: сотня винтовок, сто две шашки, двенадцать наганов, около шести тысяч патронов, один пулемет «максим», а главное, сто одиннадцать лошадей с седлами.

Отряд партизан был построен на главной площади Таркановки. Начался митинг.

Буденный, стоя в седле, произнес несколько слов.

— Товарищи бойцы! Благодарю за вашу храбрость и отвагу. Налет на Таркановку прошел удачно, без потерь. Беляки узнали нашу силу. Многие из вас участвуют в боевой операции впервые. Но впереди еще будут бои. Поздравляю вас с крупной победой. Нам достались богатые трофеи. Мы теперь сможем сформировать целый новый кавалерийский эскадрон, он нам очень необходим. Белогвардейцы нас называют деревянной кавалерией. Но деревянная кавалерия уничтожает железную кавалерию. Вперед, вперед, ура!

Генерал Попов командовал крупной кавалерийской частью. Он знал, что в станице Великокняжеской стоит большой красный отряд под командой Шевкопляса. Попов прошел Сальскими степями, приблизился с восточной стороны к станице Великокняжеской и на рассвете открыл сильный артиллерийский огонь. После артподготовки белогвардейская кавалерия пошла в атаку, но партизаны ее отбили. Тогда белогвардейцы стали заходить отряду Шевкопляса в тыл, что угрожало окружением. Шевкопляс приказал кавалерийскому дивизиону задержать белогвардейцев и дать возможность партизанскому отряду отступить на станцию Двойная.

В станицу Платовскую, в штаб партизанского отряда Никифорова и Буденного, прискакали два кавалериста с пакетом от начальника партизанского отряда станицы Великокняжеской Шевкопляса.

В пакете сообщалось, что под натиском крупных сил генерала Попова отряд вынужден был оставить станицу Великокняжескую и отступить на станцию Двойную. Шевкопляс рекомендовал во избежание окружения оставить Платовскую и отступить на станцию Куберле.

Быстро дали команду ударить в набат. Все население собралось на церковной площади. Буденный сообщил, что отряд уходит на станцию Куберле. Люди, которые пойдут с отрядом, должны взять с собой только самое необходимое.

— Выступаем через два часа. Строго соблюдать дисциплину и порядок, — заключил он.

С того самого дня, как Меланья Никитична и Михаил Иванович, взвалив на телегу свой скарб, ушли вместе с партизанским отрядом из Платовской, старик тяжело заболел. Помутнели глаза, совсем поседела борода, еще глубже врезались морщины в постаревшее сразу лицо. Рогатину свою он пытался было взвалить на телегу, Меланья Никитична отобрала и кинула в угол двора:

— Куда уж тебе, Михайло!

— Даже ты видишь, что больше я не боец, — с грустью сказал Михаил Иванович.

— Хватит тебе, всю жизнь воевал. Неужто не навоевался?

— У меня вот тут оборвалось что-то, когда меня в Куцую Балку вели. — Михаил Иванович показал на грудь. — От страха? Нет. Страха не было. Обида была: от белогвардейской руки помереть…

Уже много дней и ночей шли платовские станичники на восток к Волге, в безопасные от белоказаков места: лошадь за лошадью, телега за телегой, по ухабам, по бездорожью.

Ребятишки притихли — нигде не слышно было их звонких голосов. Они входили в голодные деревни, останавливались на ночлег часто в пустых хатах — хозяева ушли или перемерли. Словно страшный призрак, витал над обозом тиф. Заболевал то один, то другой станичник и метался, пылая в нестерпимом жару, на телеге и раскрывался — все ему было жарко, и просил попить студеной водички, и бредил ярким солнечным светом, и травкой, и одуванчиками, и речкой, в которой так хорошо искупаться в жару…

Схватил тиф и Михаил Иванович. Меланья Никитична бережно укутывала его, когда он раскрывался, разбрасывался, терпеливо слушала его бред — в бреду Михаил Иванович то спорил с атаманом, прося в аренду для иногородних казачью землю, то говорил с генералом, к которому когда-то, много лет назад, ходил искать правду для безземельных крестьян. То переживал снова страшную ночь, когда схватили его белые в Платовской, били плетьми, вели в непроглядной темноте на расстрел в Куцую Балку. То вспоминал сыновей — Емельяна, Дениса, Семена и Леньку, говоря с ними, как мальчишка. То, очнувшись, спрашивал, скоро ли придут к Волге. Волга казалась спасением, на Волге не будет ни белогвардейцев, ни тифа — фронт проходит далеко от нее. Там будет жить легко; недаром и село, куда они направляются, называется Светлый Яр.

А рядом с ними молодая женщина несла, прижав к впалой груди, еще вчера умершего сына, несла, укачивая, словно живого, и никому не удалось уговорить похоронить его.

Полубезумный старик с горящими глазами протягивал руку в метель, говоря с кем-то, кого видел лишь он один: «Дай мне хлебца… дай хлебца…»