Отрицание

— Ну и хорошо, раз понятно. Я тебе вот что скажу. Собственные проблемы самому решать надо, а не на посторонних надеяться. Усёк?

Дедушка мой приговаривал: «Усёк, Васёк?». Интересно, если сейчас действительно восьмидесятый год, значит он живой ещё. И родители тоже. Хм, ну и дела… Или, если у меня крыша поехала, то я их не и узнаю сейчас? Или они теперь Брагины, а не Добровы?

— А олимпиада закончилась уже? — спрашиваю я.

Юрий Платонович довольно долго не отвечает, а потом говорит:

— Не похоже, что ты комедию ломаешь. Не помнишь что ли?

— Тут помню, тут не помню, — отвечаю я цитатой из «Джентльменов удачи».

— Ну-ну, — хмыкает сосед. — Остряк, значит. Не начиналась ещё. Летняя она. А Каха твой тоже здесь лежит. Через одну палату отсюда. Вот тебе и возможность всё урегулировать без ментов. Усёк, Васёк?

А вот это интересно. Неужели действительно нас в одно отделение положили? Ну а что, с другой стороны, подумаешь, пацаны подрались. Может им ещё охрану у палаты выставить?

— Охраны нет у палаты? — спрашиваю я.

Сосед хмыкает:

— Слышь, а может ты с Марса прилетел, малой? Или детективов начитался?

— Ну и хорошо, что нет. Это я так, на всякий случай. Пошли, дядя Юра, покажешь. Поговорю я с Кахой вашим.

— Не наш он, а твой. Но показать могу. Самому интересно посмотреть, что делать будешь. Но только не сейчас, после отбоя.

— После отбоя сестра спалит скорее. Тихо будет, каждый звук слышно, а сейчас смогу незаметно проскользнуть. Народ там же ходит по коридору.

— Ну пошли, коли не шутишь, — говорит он, поднимаясь с постели.

Я снова повторяю манипуляцию с бинтом, вытаскивая иглу, и встаю на ноги. Голова по-прежнему шумит, но боль постепенно отступает.

— Юрий Платоныч, постоишь на вассаре? — спрашиваю я.

— Ага, раскатал ты губу, я смотрю. Борзый, далеко пойдёшь…

— Если не остановят?

Он снова хмыкает.

Я выглядываю в коридор и вижу гораздо более оживлённую картинку, чем до этого. Несколько больных в халатах стоят у окна, санитар везёт каталку, слышны громкие голоса, наверное врачей. Сосед выходит и двигается в противоположную от туалета сторону.

Через одну дверь от нас он останавливается и наблюдает, как я ковыляю вдоль стеночки.

— Здесь, — показывает он на приоткрытую дверь.

Я резко её распахиваю и захожу внутрь. В палате всего один человек, я этого и ожидал. Каховский. Он узнаёт меня сразу и в его глазах загорается злой огонёк. Я несколько секунд ничего не говорю и молча его рассматриваю. Голова его замотана, как и у меня, морда синяя. Всё-таки неплохо я ему приложил.

— Здорово, Каха, — говорю я мрачно и делаю шаг в его сторону.

3. Где мои семнадцать лет?

— Чего хотел? — зло выплёвывает Каха и косится на Юрия Платоновича. — Извиняться публично придётся. И полтинник сверху положишь ещё. Ясно?

— Публично? Так вон я свидетеля привёл для публичности. Недостаточно тебе? — хмыкаю я.

— Пошёл на х**, — шипит он.

— Ого, а ты смелый, — качаю я головой. — И дерзкий. Может, ты Бэтмен, а?

— Я тебя… — хочет он сказать ещё что-то явно очень грубое, но такой возможности я ему не даю.

Мне надо вопрос закрыть быстро и эффективно. Тут и так не пойми что творится, не хватало ещё, чтобы инспектора по делам несовершеннолетних мне мозг выносили.

Я делаю быстрый рывок, стараясь не обращать внимания на резкую боль в голове, и ставлю колено на горло этому уроду, заодно прижимая его левую руку с подключённой к ней капельницей.

Каха хрипит, пытается отбиваться свободной правой рукой, но я её перехватываю и заламываю кисть. Если бы не сдавленное горло, он бы завыл на всю больницу.

— Слушай сюда, брателло, — говорю я спокойным, немного даже зловещим голосом. — Вот ту штуковину, на которую ты меня послал, я тебе отрежу. Вот этой самой рукой.

Я несколько раз поворачиваю перед его лицом свободную руку, с растопыренными пальцами опухшими после вчерашнего.

— Отрежу и забью тебе в глотку. Ты понимаешь, что я говорю? Мигни, если понимаешь.

Но он даже мигнуть сейчас не может. Я чуть ослабляю нажим.

— Адрес я твой знаю, — продолжаю я, — и батя твой тебя не спасёт. Улавливаешь суть? Может, он меня и прижмёт потом, может даже на малолетку отправит, только тебе уже всё равно будет. Ты понял? А теперь, если понял, зажмурь глаза. Если не понял, я повторю, не переживай, у меня времени пресс.

Глаза его, вмиг покрасневшие, налившиеся кровью, отчаянно зажмуриваются.

— Молодец, — подбадриваю я. — Заяву свою заберёшь, скажешь, перепутал всё, вот и написал ерунду какую-то. Помутнение разума. Короче, сам реши, что сказать, мне по барабану, но чтоб меня больше не дёргали. Всосал?

Каха снова бешено моргает.

— Красава.

Я выпускаю его руку и убираю колено. Он сразу хватается за горло и хрипло порывисто дышит. На локтевом сгибе виднеется кровоподтёк.

— Ладно, — говорю я примирительно. — Нормально поговорили в итоге. Ты не обижайся, ладно? Ты же не хочешь, чтоб тебя обиженным называли, правда же? Давай, выздоравливай поскорее. Я от чистого сердца, честно. Только это, в порядке компенсации, полтинник подготовь. До выписки, завтра значит. Оке?