Отрицание

— Ох, Егорка, подведёшь ты меня под монастырь, — качает она головой. — Ладно, посмотрим, что можно сделать… Так, стой здесь, дальше тебе нельзя. Сейчас попробую узнать что-нибудь.

Я остаюсь в коридоре, а она скрывается за дверью. Проходит не меньше минут пятнадцати, прежде чем она появляется.

— Значит так, — говорит она, — ситуация такая. Операция подходит к концу. Опасности жизни нет, состояние довольно тяжёлое, но стабильное. Удар пришёлся снизу и сбоку. Из внутренних органов повреждена селезёнка и задето лёгкое. С одной стороны, это большое везение, но, с другой стороны, селезёнку пришлось удалить. Но, как я сказала, опасности для жизни нет. Можно и без селезёнки жить. Будут, конечно, определённые ограничения, но это уже врач расскажет.

— Спасибо, Танюша, — говорю я. — А с врачом потом можно поговорить?

— Ну если в санпропускнике разрешат, можно будет сюда подойти и попросить медсестру позвать хирурга. Сегодня Ковригин дежурит, хороший, опытный хирург, так что повезло, что сюда привезли.

— Таня, дай мне свой телефон, а?

— Так я в общаге живу. Мне позвонить нельзя никак.

— А когда ты дежуришь теперь?

— В ночь на третье.

— Приходи ко мне второго домой. Хочешь? Мама на работе будет.

— Слушай, Егор, не смеши ты меня. Чего ходить-то?

— Ладно, давай в кафе сходим. Хочешь во «Льдинку»?

— Сказать чего я хочу? — вздыхает она. — Жениха хорошего. Влюбиться хочу по уши и замуж выйти.

— Эй-ей, — усмехаюсь я. — А я как же?

— Пошли уже, карточку твоего Каховского поищем.

— Я третьего приду тогда. Бронирую рентген-кабинет на всю ночь. Никого больше не пускай.

— Дурачок ты, Егорка, — качает она головой.

Мы возвращаемся в отделение. Вернее, я остаюсь перед дверью на лестничной площадке, а моя огненная красавица скрывается за дверью.

— Повезло тебе, — говорит она, возвращаясь через несколько минут и протягивая мне лист бумаги. — Держи, я тебе адрес написала. Карточка у нас пока. Он послезавтра должен прийти к врачу. Не в поликлинику, а сюда, в отделение.

— Спасибо, любовь моя, — говорю я и горячо её целую.

— Иди уже, дон Жуан, — отвечает она, когда я выпускаю её из объятий. — Мать там с ума сходит небось, а ты тут обжимаешься.

— Ну так что, Танюш, когда? Когда увидимся? Скажи мне хоть адрес общаги, что ли. Где искать тебя?

— Я пятого в ночь буду. Приходи. А до этого времени я подумаю, что с тобой делать. И давай, беги уже. С Новым годом тебя.

— Кто это вам разрешил тут расхаживать?! — сердится медсестра в приёмном отделении, когда я возвращаюсь.

— Так доктор Ковригин же, — отвечаю я, пожимая плечами. — Он сейчас оперирует, а потом велел, чтобы мы подошли к отделению, он с нами поговорит.

— Мне никто ничего не передавал, — отвечает строгая сестра.

— Не успели, наверное. Там знаете, какая суматоха была…

Я рассказываю маме всё, что узнал от Тани. Она слушает очень внимательно и взволнованно. С одной стороны, информация хорошая и обнадёживающая, в том смысле, что жизни ничего не угрожает. С другой же стороны, отец остался без селезёнки. Это, конечно, жесть, но ведь живут же люди и без неё. Уж справимся как-нибудь.

Мы сидим ещё около часа, а потом, когда медсестра отходит по своим делам, я беру маму и веду в хирургию. Постояв немного у закрытой двери отделения, я решаюсь зайти и тут же натыкаюсь на медсестру.

— Вы что здесь делаете! — накидывается она на меня.

— Я доктора Ковригина ищу. Скажите, пожалуйста, закончилась операция у него? Я сын Брагина, которого сейчас оперируют.

— Закончилась, — раздаётся усталый мужской голос.

В коридоре появляется крепкий, коротко стриженный мужчина лет сорока.

— Проходите в ординаторскую, — говорит он. — Зина проводи, пожалуйста.

— Я только маму позову, — отвечаю я. — Она здесь, за дверью.

Недовольная Зина ведёт нас в ординаторскую и ещё какое-то время мы ждём хирурга. Он приходит и садится на стул. Выглядит он очень усталым. В общем, он повторяет всё, что сказала Таня, добавляя некоторые детали о диете и о том, как будет проходить период реабилитации.

Посещать отца в ближайшее время будет нельзя. Сейчас он находится в реанимации, а завтра, если всё будет хорошо, переведут в обычную палату. Передачи пока будут запрещены. О состоянии можно справляться по телефону.

У Ковригина от усталости глаза слипаются и мы, подробно его расспросив, отправляемся домой. На улице никого. Уже утро. Мама всю дорогу молчит.

— О чём думаешь? — спрашиваю я.

— Думаю, что ты очень сильно изменился, — вздыхает она. — Был ребёнком и вдруг внезапно повзрослел так, что я узнать тебя не могу. С одной стороны я радуюсь, а с другой немного боюсь этого…

— Ну чего же здесь страшного, — пытаюсь успокоить её я. — Это дело неминуемое, все взрослеют, так что, чем раньше, тем лучше. Если бы наоборот, лет до тридцати ребёнком оставался, это же хуже было бы, верно?

— Не знаю, — пожимает она плечами. — А ещё думаю, что с отцом твоим делать…

— Ну, тут я к тебе с советами лезть не буду. Но если всё-таки хочешь моё мнение…

— Не очень, — отвечает она, — но ладно уж, говори.