Отрицание Оккама

– Спасибо. Ты сделал почти невозможное. Ровно в десять часов я у него буду. Хотя это первый случай в моей жизни, когда мне назначают встречу в столь позднее время в своей квартире. У него там квартира или мастерская?

– Наверное, квартира. Но точно я не знаю. Я думаю, это не принципиально. Его отец – один из самых известных художников в стране, и поэтому нет ничего удивительного, что у сына сразу несколько квартир и в разных местах.

– Ничего удивительного, – согласился Дронго, повторив как эхо слова своего друга, – спасибо. Надеюсь туда ты меня отпустишь одного? И мне не понадобится твоя помощь.

– Как хочешь, – ответил Вейдеманис.

Дом на набережной, известный по повести Трифонова, был на самом деле одним из самых замечательных сооружений советской власти, сотворенных перед войной. По существу это был не один дом, а целый квартал со своим кинотеатром, магазинами, служебными помещениями и квартирами, где жили наркомы, комиссары, депутаты и известные творческие люди. У этого дома была сложная судьба. Именно сюда в конце тридцатых начали приезжать черные «воронки», забирая его обитаталей в места, откуда они не возвращались. Зато «воронки» возвращались в этот дом, чтобы сначала забрать жену арестованного врага народа, а через некоторое время и детей, которых тоже отправляли в специальные лагеря.

В эти предвоенные годы некоторые квартиры по нескольку раз успели поменять хозяев. Уже позже, когда реабилитируют большинство бывших жильцов, на доме начнут появляться таблички с именами и гордыми профилями людей, которые стали легендами при жизни; затем их имена вымарывались из учебников и книг, а затем снова возвращались в историю своего народа.

Дронго приехал немного раньше, обошел дом, разглядывая мраморные таблички. Он вспомнил, как мать рассказывала ему, что бывала в этом доме. Она участвовала в девятнадцатом съезде ВКП(б), позже переименованной в КПСС. Мать признавалась, что многим делегатам очень не нравилось словосочетание «КПСС», ведь в памяти еще свежи были воспоминания об отрядах СС, действовавших во время войны. Но новое название утвердили, и его мама тогда приехала сюда в квартиру Поспелова, к его супруге.

Он вошел в подъезд, поднимаясь на третий этаж. Возможно, этот Шмелев прав, здесь действительно чувствуется сама история, словно оживают тени забытых героев Гражданской войны. Он подошел к нужной ему двери, позвонил. Через некоторое время услышал шаги, и дверь открыли. На пороге стоял довольно тучный человек лет тридцати. У него были взъерошенные темные волосы, одутловатое мордастое лицо, небольшие глаза, крупная родинка на щеке. Он был похож на своего знаменитого отца. Но тот был достаточно худощавый и высокий мужчина. Хотя сходство было очевидным. У отца были такие же глаза, волосы, круглая голова и большая родинка на том же месте.

Илья был одет в какой-то балахон, заканчивающийся у колен. Под ним были светлые брюки. Он протянул гостю руку.

– Входите, – достаточно приветливо сказал он, – я уже заканчиваю работу. Вы, кажется, пришли немного раньше.

– Одна минута одиннадцатого, – возразил Дронго, глядя на часы.

– Ясно. «Точность – вежливость королей». Значит, я увлекся и не заметил, как пролетело время. Идемте в гостиную. Она у меня справа по коридору. А мастерская слева.

– Вы используете эту квартиру как мастерскую? – уточнил Дронго.

– Нет. Разумеется, нет. Это было бы слишком дорогое удовольствие. Но у меня здесь четыре комнаты, а живу я один. Поэтому в двух комнатах я работаю, а в двух иногда остаюсь. Гостиная и спальня – мне вполне достаточно для жизни. Я человек скромный.

Дронго прошел в небольшую гостиную. Отсюда открывался удивительный вид на Кремль и Москву-реку. Он сел за стол, покрытый сине-желтой скатерью. На нем стояли вазы с фруктами и сладостями. Дронго увидел, как в коридор вышли двое молодых людей. Парень и девушка. Они были в одном нижнем белье. Оба заторопились в другую комнату, очевидно, там они переодевались. Через некоторое время в гостиной появился Илья Шмелев. Он уже успел переодеться. Теперь на нем были черные вельветовые брюки и светло-зеленая рубашка цвета хаки, которую он надел навыпуск.

Шмелев подвинул к себе столик, стоявший у окна. На нем выстроилась целая батарея бутылок. Он спросил у гостя:

– Что будете пить?

– Давайте коньяк, – сказал Дронго, увидев знакомый «Хеннесси». Шмелев одобрительно кивнул, взял два пузатых бокала и налил коньяк. Достал снизу коробку шоколадных конфет.

– Считается, что в России моду на коньяк с лимоном ввел Николай Второй, – вспомнил Илья, – но сейчас говорят, что это дурной вкус. Последний император вообще не отличался хорошим вкусом. Умудрился взять жену с наследственной болезнью, проиграть все войны, которые вел, и отречься от престола за себя и за своего сына. В истории редчайший случай такого слабоволия.

– Я видел в коридоре его портрет, – напомнил Дронго.

– Верно. Это подлинник. Работа девятьсот пятого года. Николай тогда никому не позировал, но неизвестный художник сделал его портрет по фотографиям. Они только входили в моду.

– Вы давно здесь обосновались?