Отрицание отрицания

— Произвол, произвол. Мусорщики и занимаются произволом, чтобы партия всегда оставалась безгрешной. Иди и морочь им головы, ты в этом с детства поднаторела.

И Наталья пошла. Пошла, с ужасом понимая, что с машиной уничтожения сельской общины спорить бессмысленно. И — опасно. Очень опасно. Последнее ощущение тихо шевелилось в ее душе, и она боялась признаться, что этот унизительный страх уже закопошился в ней.

Павел поставил часового у дверей избы, где заседал актив. А пока этот актив под руководством Натальи с горящими глазами вырабатывал основы будущей колхозной жизни, чекисты Павла на конфискованных подводах вывезли семнадцать семейств, которые числились кулаками и подкулачниками в списках НКВД. С собой им разрешалось брать только смену носильного белья да одежду на каждого ребенка. Их отвезли на станцию и погрузили в телячьи теплушки, в которых не было даже нар. И — увезли. Навсегда.

В отрицание.

3.

Захватив власть, большевики национализировали помещичьи и монастырские земли и передали их крестьянам, надеясь склонить их на свою сторону. Однако гражданская война, на которой, как известно, «белые пришли — грабють, красные пришли — тоже грабють», не способствовала освоению этих земель. Мужиков и лошадей мобилизовывали обе воюющие армии, не хватало рабочих рук, семян, инвентаря, скота. Земля, столь щедро пожертвованная большевиками без выкупа, зарастала сорняками, корни которых срослись в такую сеть, что их и пара волов не брала.

А главное в том было, что крестьянство перестало верить большевикам с их земным раем после дождичка в четверг. И сеяло теперь с расчетом, чтобы семью прокормить да на семена припрятать так, чтоб никто не нашел. Ни в кожаных куртках, ни с красными околышами, ни соседи за плетнем. Да порука в семье, что ни за что не скажут, где зерно, даже если наган матери в лоб уткнется. Помереть от голода куда страшнее, чем от пули.

Страх этот полной мерой испытал на себе город. А кроме мирных обывателей нужно было кормить армию внешнюю — Красную, армию внутреннюю — войска НКВД, милицию, чиновничью свору, партийцев, рабочих, детей-сирот, которых расплодилось после войны столько, сколько в России отродясь не было.

Надо сказать, что как крестьянство не верило большевикам, так и большевики не верили крестьянству. Прежде всего потому, что у них не было никакой крестьянской программы в крестьянской стране. Для крестьян зажиточных услужливая пропаганда отыскала название «кулак», хотя в деревне эти «кулаки» исстари назывались «справными хозяевами». Да и мало их было, не поживишься, не устрашишь деревню арестом двух-трех семейств. Отсюда напрашивался вывод, что прежде, чем ввести в деревне угодный власти порядок, надо сначала резко увеличить число «справных хозяев», а уж затем — громить.

Да и стране требовался передых, поскольку она вконец была замордована. И тогда ввели Новую Экономическую Политику. «НЭП», по тогдашней любви к сокращениям не только слов, сколько тех, кто ими пользуется.

И тут же появились товары, разрешение на торговлю, новые весомые деньги, льготы для села и многообещающий призыв самого любимца Ленина товарища Бухарина — «Обогащайтесь!». А что особо требуется подчеркнуть, отдельные льготы бывшим бойцам Красной Армии.

Казалось бы, все правильно: сражался за Власть Советов, не щадя жизни, так вот тебе от власти — большое спасибо. Живи и обогащайся, дорогой товарищ боец. Только, как рассказывали, Феликс Эдмундович Дзержинский губы скривил в чекистской ухмылке.

А мужики по работе стосковались, только пустая та была работа. Ни тебе лошадок, ни тебе инвентаря, ни тебе помощников в семьях. Ни сынка, чтоб хоть лошадь под уздцы по борозде вел ровно, ни девчонки, что матери помогала да обед какой ни есть, в поле носила. И больше того — нет никаких капиталов, чтоб для начала хотя бы зерна на посев купить.

Кузьма к тому времени немного обжился. Женился на вдовой солдатке с сынком лет двенадцати, а вскоре у них и девочка родилась. Вот и все обжитье, потому что коня не было. Ни коня, ни денег, только два поля, сорняками заросшие, да большой покос на берегу речки.

И еще был введенный царем «Сухой» закон. И все, конечно, маялись. И эту маяту Кузьма не только собственным горлом чувствовал, но и наблюдал те же мучения у мужской половины населения.

Надо было с чего-то начинать. Кузьма был мужиком сметливым, почему и начал со знакомств в соседней кавалерийской воинской части. И вскоре выяснил, что сухая царская докука больше всего сказывается на самочувствии заместителя командира по тылу. А в руках зам по тылу Ильи Семеновича — и списанные тачанки, и сбруя, и даже право выбраковки лошадей.

Стал к себе приглашать на чай. Гоняли чаи до седьмого пота, пока Илья Семенович не начинал вздыхать:

— Эх, чего бы не того бы!..

— А «сухой» закон?

— Так потому-то и вздыхаю.

— Потерпи до морозов. Через неделю Рождественские ударят.

— Ну и что? Закон отменят, что ли?

— А то, что я изо льда умею один очень даже неплохой напиточек делать. Заказанной крепости и по полному закону. Если ты мне пару выбракованных лошадок недорого отдашь.