Отрицательная Жизель (сборник)

О Любке уже говорили сегодня, как вчера и позавчера. Вся ее жизнь была истолчена и перетерта, просеяна и провеяна. И все ж разговор начался сызнова. Сегодня говорить о Любке было в охотку.

— Суд-то назначен завтре, а будет?

— Как не быть — второй раз объявляют.

— Если теперь не придет — ее в народный…

— Хорошо б не пришла!

— Засудят ее…

— Точно — засудят… и выселют.

— Выселют, и давно пора!

— Надо гнать таких с Москвы: нашто они тут? Людям только мешают.

— Чего там — добегалась…

— Доигралась девка…

— Дождалась.

Возле жэковского клуба, длинного приземистого здания в глубине двора, было людно. Одинокая лампочка под стеклянным колпаком и проволочной сеткой освещала выкрашенную суриком дверь и большое объявление, прикрепленное к листу фанеры. Объявление приглашало всех желающих на открытое заседание товарищеского суда ЖЭКа «по рассмотрению вопроса о нарушении правил внутреннего распорядка и аморального поведения Сапожниковой Л. И. …».

Желающих послушать и посмотреть было много. Собираться начали с шести, а к половине седьмого дверная пружина стонала почти беспрерывно и все реже закрывалась оттянутая дверь.

Объявление у клуба вывесили только сегодня, потому что двадцать объявлений, расклеенных неделю назад по домам, были сорваны, исчерканы и запачканы надписями. И на этом объявлении уже было написано карандашом несколько похабных слов в углу, наподобие резолюции.

Понемногу народ заполнял зал. В двух первых рядах на стульях сидели общественники ЖЭКа и еще несколько приглашенных председателем человек, а также соседи Любки — потерпевшие и против нее истцы.

Пожилой гражданин с желтой лысиной в кайме черных волос был главой квартирного коллектива, как ответственный съемщик и единственный оставшийся после войны в квартире мужчина. Служил Вырепенников — бухгалтером, был деловит, мастер писать заявления, жалобы и рассылать по нужным адресам. Справа от него сидела полная, сильно напудренная дама в меховой шубе — зубной врач Роза Иосифовна, теперь уже пенсионерка. Слева — беспокойно вертелась постная женщина с пронырливым взглядом, бледная от вредности производства (она работала в химчистке), а также от ехидности характера — Евфалия Никодимовна. Рядом с Евфалией пыхтела и отдувалась располневшая по причине неуемной любви к чаю с оладьями Матрена Спиридоновна, или тетя Мотя, бывшая лифтерша, находящаяся ныне на заслуженном отдыхе.

Все они были законными жильцами в пятикомнатной квартире старого дома, где пятая и самая большая комната принадлежала Прасковье Егоровне Сапожниковой и ее дочери Любе.

Истцы-соседи сидели неспокойно — ждали, придет Любка или нет. Дома перед уходом присматривались, прислушивались: что у Сапожниковых, собираются ли? В комнате у них вроде было тихо, по коридору не топали — дай бог, забыли! Истцам хотелось, чтобы Любка не явилась. Тогда дело шло в народный суд, а он посерьезней этого.

Но соседи были готовы и к тому, что Любка придет: заранее обговорили, кому с чем выступать. Надо было действовать дружно, навалиться крепко, чтобы избавиться наконец от этой заразы, отравы этой, проклятья и наказанья — Любки.

Любкиных соседок тревожили разные мысли. У каждой было свое, припрятанное, не узаконенное, и они боялись — вдруг здесь узнается, и пойдут разговоры!

Думали также: вдруг не избавятся они от Любки, придется жить вместе, а если жить — разругиваться совсем тоже нельзя. А тут еще эта шпана. Ведь у Любки собирается шпана: нестриженые парни — драчуны и пьяницы, накрашенные девки-визгухи. А шпана — это знают все — мстит. Женщины боялись Любкиной шпаны. Но боялись они и Вырепенникова, который строго велел не отмалчиваться, а раскрывать перед судом Любкино развратное поведение как в бытовом, так и в общественном аспекте.

В общем, причин для волнений и нервов хватало. И тетя Мотя, расстегнув пальто, непрестанно обтирала лицо большим носовым платком, а Роза Иосифовна потихоньку нащупывала в сумке приготовленный заранее валидол.

За стульями, с третьего ряда, начинались скамьи. На них устроились те, кто пришел просто провести вечер, посмотреть, какое получится кино с этой знаменитой Любкой, — больше пожилые люди, пенсионеры и пенсионерки. На самой дальней скамейке в углу сгрудилась молодежь — несколько длинноволосых парней в куртках и две девчонки. Одна маленькая, почти карлица, с прической башней из ярко-рыжих волос. На башне, как флаг, развевался расписной платочек — так быстро вертела она головой, оглядывая зал. А другая, тонкая, как прутик, подняв плечи, прятала лицо в воротник и осторожно посматривала из-за накрашенных ресниц на открывающиеся двери. Это была Любкина компания. Они пришли взглянуть, как Любка выдаст цирк. Она уж придумает, она сумеет!

На возвышении, за столом, покрытым кумачовым полотнищем, сидели трое — товарищеский суд ЖЭКа. В середине нерослый, худой мужчина, желтоватый лицом, с короткой стрижкой — председатель. Ивана Корнеевича Заломина знали и уважали все. Лет восемь трудился он как общественник в разных должностях при ЖЭКе и в меру своих сил старался помогать людям.