Отрицательно настроенный элемент. Часть I

– А вот это, думаешь, у меня что? – продолжал Василий, указывая на шрам над бровью. – Подрался, думаешь? А вот и нет! Это на меня кусок упал в раздевалке… У нас там штукатурка кусками валится. Я им давно говорю, вот свалится кому-нибудь на голову… А они ничего. На ремонт денег нет, вот и весь сказ. Молочную кухню открыть обещали, помещение выделили. А потом туда контора какая-то въехала. А мы так и таскаемся аж на Пулемётчиков…

– Ладно, – перебил Долганов, – какую конкретно проблему ты хотел бы сейчас решить?

– А шо тут решишь, когда все молчат? Один я ничего не решу. Потому я и говорю, учение писать надо! Права разъяснять!

Долганов повёл глазами с усталой иронией.

– Учение – это не ко мне. Я юрист, а не проповедник. Но если есть какие-то основания для правового спора, я готов помочь в его разрешении. Сейчас ты обозначил несколько проблем. Они лежат в разной плоскости и решаются разными путями. Выбери то, что считаешь наиболее актуальным, и я скажу, какие тут возможны перспективы. Когда определишься, Воронцов знает, где меня искать.

Долганов уже было собрался уходить, но задержался и, обратив на Василия строгий взгляд, тихо проговорил, внушительно впечатывая каждое слово:

– Борьба за права даёт результат, только когда она направлена на конкретную цель. А просто разъяснять права не имеет смысла. На большинство людей абстрактные разговоры о правах не производят никакого впечатления. Так ты не решишь ни одной вашей общей проблемы, но зато создашь массу новых проблем для себя лично.

Долганов развернулся и деловым шагом двинулся в сторону улицы, провожаемый любопытными взглядами приятелей Василия.

– А это кто такой? – спросил Влас.

Василий уныло потупился и, ничего не ответив, побрёл куда-то в глубь района.

Глава 5

Домой Долганов вернулся около десяти. Привычно звеня ключами, он отпер дверь и вошёл в совершенно тёмный коридор. Видимо, бабушка уже уснула. Расстегнув пальто, Долганов уже было повесил его на вешалку, как вдруг заметил, что из-под двери его комнаты сочится слабая струйка света. Машинально повесив пальто, Долганов отворил дверь и… удивлённо замер. У стола, небрежно закинув ногу на ногу, сидел Медунин, читая книгу при свете настольной лампы. Волнистые светло-каштановые волосы с золотистым отливом наполовину закрывали его гладко выбритые щёки. От него исходил какой-то парфюмерный запах, который Долганову показался вульгарным и приторным. Увидев Долганова, Медунин прохладно улыбнулся и осторожно проговорил:

– Фаина Романовна сказала, что ты скоро вернёшься, и любезно предложила мне подождать.

Удивление на лице Долганова сменилось презрительным скепсисом. Хозяйской походкой он не спеша двинулся прямо на гостя. Решив, что ему что-то нужно у стола, Медунин поспешно поднялся и отошёл вправо. Но Долганов не притронулся ни к одному ящику и ничего не взял. Он развернулся и поглядел на гостя в упор, словно отбрасывая его к двери. Медунин покосился на стоящий у стены топчан, но сесть на него не решился.

Так они и остались стоять друг напротив друга.

– В чём дело? – сухо спросил Долганов.

– У тебя есть Уголовный кодекс двадцать шестого года? – невозмутимо ответил Медунин вопросом на вопрос, как бы не замечая этих пространственных манипуляций. – Хотел посмотреть формулировки пятьдесят восьмых статей. Ты, наверное, знаешь, завтра начинается суд над Мурашкиным. Он распространил листовки…

Медунин замялся, заметив, что скепсис в глазах Долганова становится всё более и более леденящим. От этого взгляда язык застывал и прилипал к нёбу. Но Медунин быстро привёл себя в чувство и продолжил, сделав вид, что отвлёкся мыслью:

– Листовки, правда, такие… просталинские… Но этим данный случай и интересен. Сейчас я пишу об этом статью… Основная мысль такая: человека судят за выражение симпатий к Сталину. Но разве не само наше правительство своим недостаточно определённым отношением к его исторической роли посеяло в народе сомнения в правильности решений двадцатого съезда?

– Превосходно! – воскликнул Долганов с издевательским восхищением. – Основная мысль просто поражает своей глубиной! И для кого статья?

– Ну… для свободной печати, естественно…

– То есть опять на Запад?

– Ну…

– Опять на экспорт? А Мурашкин просил тебя об этом?

– А какое это имеет значение? Заметка о суде над ним появилась в нашей областной газете. Это общедоступная информация, на которую я имею право реагировать независимо от чьих-либо пожеланий. Так у тебя есть Кодекс?

– Я тебе давно уже сказал: обмен информацией между нами закончен.

– Честно говоря, я надеялся, что с тех пор что-то могло измениться. В конце концов, мы делаем одно общее дело…

– Никаких общих дел у нас с тобой нет. И ты сильно переигрываешь, когда делаешь вид, будто не понимаешь, что информация о политических процессах требует более осторожного обращения. Резонанс за границей может существенно осложнить жизнь и политзаключённому, и его адвокату.